сторону, поворачиваясь вслед за процессией.
«…лодию же целу и невредиму соблюдая…» – заунывно тянет попик.
Ражий чернобородый дьякон так рьяно машет кадилом, что искры летят из него во все стороны. Краем глаза Анна заметила, как кто-то из заводских, ухмыляясь, склоняется к самому уху Арсения Захаровича и что-то долго шепчет ему. Арсений тоже начинает широко улыбаться, не забывая, однако, при этом креститься. И эта широкая, белозубая улыбка рождает у нее в груди, там, где сердце, горячую сладкую волну, наполняющую ее до самых кончиков пальцев ощущением подлинного, безграничного счастья. «Боже, как же я люблю этого человека, – подумала она. – И люблю во сто крат сильнее, чем два года назад».
«Отцу и Сыну, и Святому Духу…» – тянет попик.
«Ныне и присно, и во веки веков, – утробным басом вторит ему дьякон. – Аминь».
Попик и дьякон поднимаются на помост, а четверо служек, следовавших за ними во время освящения, жмутся к толпе. Толпа сразу зашумела, не очень стройные и до того шеренги вдруг как-то сразу распались, пропуская вперед людей, протискивающихся из задних рядов.
Кто-то из инженеров поднял вверх руку и громким голосом скомандовал: «К спуску приготовиться!» – и только тут Анна заметила в руках у людей, выступивших вперед толпы, большие, тяжелые кувалды и еще какие-то инструменты.
Анна почувствовала, что все, что было до сих пор: длинные торжественные речи, благодарственный молебен с освящением – это только прелюдия, а самое важное и главное начинается именно сейчас.
Арсений Захарович, прошу! – Управляющий сормовской верфью в черном парадном мундире протянул ему бутылку шампанского.
Нет, нет, нет, – запротестовал Арсений. Он отступил назад и, взяв Анну под руку, кивнул в ее сторону. – Она хозяйка, ей и честь.
С этой идеей: сделать Анну хозяйкой строящегося парохода, Арсений носился уже не первый месяц, чуть ли не с момента закладки судна. Он ей буквально все уши прожужжал этим пароходом. Арсений, казалось, мог говорить о нем бесконечно: о его превосходных технических характеристиках, об оборудовании и убранстве кают, о новых потрясающих возможностях, открывающихся перед их судоходной компанией, о своем желании открыть пассажирскую линию от Твери до Персидского порта Энзели. «Это будет настоящий круизный лайнер», – восхищенно говорил Арсений. Именно так, на английский манер, он называл строящийся корабль. Для себя Анна усвоила главное: этому кораблю не будет равных не только на Волге и на Каспии, не только в России, но и на всех других внутренних водах Европы.
А в какой-то момент Арсений вдруг загорелся сделать Анну владелицей нового парохода. Ей, признаться, было все равно, чье имя: его или ее будет вписано в какие-то там реестры, про которые он ей долго и увлеченно рассказывал. Но вовсе не потому, что она была равнодушна к делам и увлечениям супруга. Совсем наоборот. Ее чувство к Арсению было настолько полным, настолько всеобъемлющим, что все, что исходило он него было хорошо, правильно и не нуждалось в каком-либо обсуждении или осмысливании. А ожидание первенца, рождение и первый год его жизни наполнили ее существование новым содержанием и смыслом, отнюдь не потеснившим в ее душе любовь к Арсению, а лишь усилившим и обострившим ее.
Анна порой удивлялась самой себе, тем переменам, которые произошли в ней за последние два года. «И куда только подевалась та убежденная суфражистка, – так на американский лад называла себя Анна, – куда кануло неистовое желание борьбы за лучшее будущее для народа, эта интеллигентская экзальтированность и страсть к самопожертвованию? – недоумевала она. – А на этом месте образовалась сытая, холеная самочка. – Анне делалось обидно, и она поправлялась: – Довольная собой и своей жизнью дамочка, ничем и никем, кроме мужа и сына не интересующаяся. Миллионерская жена… Значит, это и была моя истинная сущность? А все прочее – от лукавого? Значит, земский статистик Петр Сергеевич и другие претенденты на руку и сердце, так активно навязываемые матушкой и ее товарками, были отвергнуты отнюдь не из идейных соображений? А просто потому, что не сумели вызвать у меня это странное, мучительно-сладкое чувство под названием любовь? А Арсений… Смог? Боже, как же я люблю его… Какое это счастье: любить и быть любимой… – Как правило, все ее самоедство и самокопание на этом и заканчивалось, уступая место восторгу от полноты бытия. Правда, иногда в голову закрадывались предательски провокационные мыслишки вроде: Анна возненавидела Каренина из-за формы его ушей… А если я тоже что-то вдруг обнаружу… А вдруг я его разлюблю? А уши… Я не помню, какие у него уши! Сегодня же вечером… Боже, какая же я дура! Ну, причем тут уши…» – Обрывала она себя, гоня прочь дурные мысли и тотчас возвращаясь к состоянию счастливого блаженства.
Их знакомство состоялось при обстоятельствах, которые смело можно назвать драматическими. Анна, работавшая учительницей в фабричной слободе, возвращалась после уроков домой. Слобода вплотную примыкала к городу, и путь от дома до школы был невелик. Зимой Анна проделывала его пешком, а с наступлением весны, когда пригрело солнышко и просохли мостовые, гордо оседлала новенький велосипед. Ох уж, этот велосипед! Он был притчей во языцех для всего города. Подумать только… Барышня на велосипеде! И не где-нибудь в столицах, а в нашей, забытой Богом, провинциальной Кинешме… Но Анне нравилось эпатировать общественное мнение.
Автомобиль вынырнул из-за поворота внезапно. Ярко блестящая на солнце решетка радиатора походила на хищный оскал сказочного зверя, а круглые большие фары, торчащие по бокам – на его глаза. Автомобиль издал два крякающих сигнала, предупреждая отважную велосипедистку. Расстояние до него было приличным, да и места на дороге для того, чтоб им разъехаться, было предостаточно, но Анна увидела авто вживую впервые и… И немножко испугалась. Руль у нее в руках вдруг завилял, велосипед неожиданно отказался ей повиноваться, и Анна кубарем слетела с седла.
Опершись на руку, попробовала подняться и тут же почувствовала острую боль.
Ай! – вскрикнула Анна.
Что с вами? Вы не ушиблись? – Из остановившегося неподалеку авто выскочил невысокий плотный мужчина в спортивном твидовом костюме и такой же твидовой кепке.
Подите к черту! Это все из-за вас. – Оберегая руку, Анна сделала попытку подняться самостоятельно. Учтивый незнакомец помог ей, поддержав под локоток. – Не смейте меня трогать руками! – Возмутилась она, уже твердо стоя на ногах, и дернула плечиком. – Ой! – Боль пронзила руку.
Простите меня великодушно, сударыня, но давайте я отвезу вас к доктору, – предложил незнакомец. – Я же вижу, что вы сильно ушибли руку. Вы теперь не сможете управлять вашим велосипедом. А вдруг у вас перелом?
Перелома у Анны не оказалось, но вывихнуть плечо и сильно ушибить локоть она все-таки умудрилась.
Ну, что ж ты размечталась, Нюточка. Бери ее смелее… – Арсений легонько притиснул ее локоть. – Ну, ты помнишь? Я же тебе рассказывал… Берешь бутылку, отводишь ее в сторону, так, чтобы веревка натянулась, и толкаешь ее туда, к борту. – Он показал рукой, куда надо толкать. – Это несложно… Ну… Но надо так, чтобы бутылка обязательно разбилась. Не то быть несчастью…
Действительно, всю дорогу от Самары до Нижнего Арсений ей рассказывал о предстоящей церемонии спуска на воду. В том числе, и про бутылку эту говорил… Правда, голова у нее в тот момент была занята другим: она впервые так надолго оставляла маленького Глебушку.
Прошу вас, Анна Андреевна. – Управляющий осторожно, как младенца, передал ей в руки бутылку шампанского. – Как только корабль двинется… – Предупредительно напомнил он.
Он подал знак, и сразу по доку загуляло эхо от звонкого стука кувалд, вышибающих клинья. И тут же грянул духовой оркестр. Корабль вдруг вздрогнул и замер, как бы остановленный множеством взглядов, прикованных к нему. Даже оркестр замолк, поддавшись всеобщему напряжению. Откуда-то снизу, из-под корабля вдруг возник противный металлический скрип, и он, как живое существо, как гигантское доисторическое земноводное, поеживаясь всем своим тысячетонным телом, потихоньку пополз к воде.
Давай! – нечеловеческим голосом заревел Арсений.
Давай! – в одну глотку выдохнули все, стоящие на помосте.
Давай! – в один голос подхватила толпа.
Анна отвела руку с бутылкой в сторону так, чтоб как можно сильнее натянулась веревка, привязанная к ее горлышку, и разжала пальцы. Бутылка стремительно понеслась к кораблю и с шипяще—хлюпающим
