— Вы же не возражали. — Он присаживается возле разведчиков. До меня доносятся обрывки разговора. Соколов, улыбаясь, говорит:
— Ходим к немцам, для нас это привычное дело. Приволокли языка. Что же тут героического? — Он с трудом стягивает раскисший сапог: — Вы уж простите, посушиться надо.
У штабного домика собрались бойцы, сержанты и офицеры. А рядом, возле вырытой могилы, на плащ-накидках лежали тела павших в бою гвардейцев. Обнажив головы, воины застыли в тягостном молчании. Гвардии подполковник Богомолов со скорбью в голосе говорил о гвардии старших лейтенантах Кучме, Морозове и Яхнине, отдавших свои жизни за Родину.
Потом слово берет гвардии капитан Чирков:
— Товарищи, мне очень трудно сейчас говорить. Я потерял лучшего друга, Яхнина, с которым вместе учился в Магнитогорске. Он честно выполнил свой долг — в тяжелейших условиях доставил в бригаду боеприпасы. Но вражеская пуля не пощадила его. — Чирков смахнул слезу, повернулся к танкистам и крикнул: Смерть немецким захватчикам! Огонь!
Рядом стоявший танк послал в сторону леса один за другим три снаряда. Всполохи озарили вечерние сумерки. Снаряды гулко разорвались в расположении пехоты противника.
Когда стемнело, мы вынуждены были все имеющиеся в наличии резервы выдвинуть к реке Гнезна. За счет роты управления пополнили подразделения батальона автоматчиков, на наиболее угрожаемых участках поставили танки первого и третьего батальонов.
— А если противник атакует нас с запада, чем сможем помочь Федорову? спросил меня гвардии майор Кришталь.
— Пока ничем, пусть рассчитывает на свои силы.
В подразделениях я встречался с политработниками, коммунистами. Говорил с бойцами. И как нам ни было трудно, воины уверенно отвечали:
— Выстоим! Романувку ни за что не сдадим!
Лишь поздно вечером я возвратился в штаб. Снял разбухшие от сырости сапоги, выжал мокрые портянки. Хотел немного вздремнуть. Но едва прилег, как в штаб вошел гвардии старший сержант Виктор Колчин.
— Комкор вас просит к рации, — доложил он.
Генерал Е. Е. Белов сообщил, что штаб корпуса в 29-я гвардейская Унечская мотострелковая бригада выдвигаются для сосредоточения в районе Романува Села. Я доложил, что мы с трудом сдерживаем бешеный натиск противника. Генерал подтвердил: держаться до последнего. Просить ли подкрепления? Ведь нам уже обещали, но подвезли лишь боеприпасы. Пока раздумывал, рация замолчала.
Я возвратился на КП. Ночь, а в подвале никто не спит. Молча сидит, о чем-то задумавшись, начальник штаба Баранов. Рядом с ним, склонившись над картой, штабные офицеры Гаськов и Валеев. Тут же начальник политотдела Богомолов. Михаил Александрович вернулся из подразделений и теперь выливает из сапог воду. Он был у артиллеристов, минометчиков и автоматчиков.
— Успокоился немец, — выжимая мокрую портянку, нарушает молчание Богомолов. — Только надолго ли? — Он придвигается поближе к огню, и теперь мне хорошо видно его лицо. Богомолов осунулся, глаза запали. Ему, как и всем нам, в эти дни приходится много бывать в ротах и на батареях.
Меня одолел сон. Поспать, однако, долго не пришлось. На рассвете противник открыл сильный ружейно-пулеметный огонь. Завязалась перестрелка. Мы ожидали, что гитлеровцы вот-вот пойдут на нас. Прошел час, второй. Взошло солнце, и день обещал быть погожим. Но враг прекратил огонь.
Гитлеровцы ведут себя загадочно. Интересно, что они замышляют? В том, что они попытаются ворваться в Романувку, мы не сомневались. А вот когда — через час, к вечеру, ночью, — не знали. Не мог этого нам сказать и пленный. Он все мычал себе под нос: Гитлер капут, Германия капут. Наш переводчик, бывалый разведчик Кочемазов, так и не смог от него ничего добиться.
В бинокль было хорошо видно движение в лесу и на опушке. Вероятно, противник подтягивал силы, готовился к решающему удару.
К обеду фашисты вновь оживились. Они начали вести по селу методический огонь из шестиствольных минометов. Загорелись хаты. Дымом заволокло улицы. Челябинцы бросились тушить пожар. Но вот раздались залпы вражеской батареи. На опушке леса появились небольшие группы гитлеровцев. Что-то выкрикивая, они где перебежками, а где ползком продвигались вперед. Перед фронтом атакующих появилась стена заградительного огня. Наши танкисты и артиллеристы ударили дружно, согласованно. Фашисты залегли, начали пятиться назад, отвечая огнем из пулеметов и автоматов.
Я подошел к минометчикам. На разостланных плащ-накидках рядком уложены мины, на хвостовых оперениях белеют мешочки с порохом — дополнительные заряды. Сунцов, прильнув к стереотрубе, неотрывно следит за противником. Он пока не открывает огонь — экономит боеприпасы. Я приказал:
— Дайте беглый огонь по опушке!
— По вражеской пехоте!.. — раздался охрипший голос командира роты.
На опушке леса заплясали разрывы мин. Гитлеровцы, оказавшись в огненном мешке, заметались. И тут их настиг огонь наших пулеметчиков.
Атака противника уже который раз захлебнулась, прекратилась и перестрелка. Опушка леса опустела, валялись лишь трупы гитлеровцев. Стало необычно тихо. Было решено разведать лес.
Взвод офицера Ермакова, выделенный в разведку из батальона автоматчиков, и приданная ему группа разведчиков во главе с гвардии лейтенантом Дмитрюком переправились вброд на противоположный берег речки. Они скрытно передвигались по полю. Прошли сто, двести метров. Фашисты молчат. Разведчики взбежали на бугор. И тут немцы дали о себе знать: они открыли огонь.
Командир разведки вынужден был отвести бойцов к речке. Отход мы прикрыли огнем из танков. Возвратился Ермаков, доложил:
— Немцы по-прежнему в лесу. В бинокль с бугорка были хорошо видны пехота и легкие орудия.
Особых потерь взвод не понес. Ранило троих — командира отделения гвардии сержанта Степанова, автоматчика Петина и пулеметчика Гуменюка. Санинструктор Тамара Костина перевязала раненых и отправила в бригадный медсанвзвод.
Теперь мы твердо знали: противник остался перед нами и надо быть начеку.
Наступила темная ночь, какие бывают на Украине в марте. Промозглая сырость пробирает до костей. Я с начальником штаба стою возле танка. Кругом тихо-тихо. И вдруг в нескольких местах вспыхнули языки пламени, раздались пулеметные и автоматные очереди. Улицы прошили трассы пуль. По звуку узнаю: бьет немецкий пулемет.
— Откуда противник? Что случилось? — спрашиваю по рации у комбатов.
Вскоре все прояснилось. Гитлеровцы скрытно обошли наш левый фланг, оседлали шоссейную дорогу Проскуров — Тернополь, а затем ворвались в село. Завязался напряженный ночной бой. Со всех сторон раздавались выстрелы. Взвод коммуниста гвардии младшего лейтенанта Митько вступил в рукопашную схватку. Его помощник гвардии старший сержант Кельмензон прикладом уложил двух фашистов, автоматными очередями свалил еще нескольких.
Из пулеметов по гитлеровцам бьют танкисты Коротеева, Лычкова, Кулешова. Яростно отбиваются от наседающего противника минометчики.
Загорелся дом, в котором размещались раненые. Через начальника штаба передаю приказ командиру медсанвзвода Кириллову:
— Раненых эвакуировать в район Романува Села, где находится штаб корпуса.
Отдаю медикам свой виллис: надо спасти людей, проливших кровь за Родину.
Возвращаюсь на КП. Кругом стрельба. Опасность угрожает непосредственно штабу. Пришлось напомнить гвардии старшему сержанту Соколову:
— Организуйте охрану боевого Знамени. Головой отвечаете за него.
Вдоль улицы струятся трассирующие пули. Мы оказались в огненном кольце. Но никто из воинов не пал духом. Приказываю комбату Приходько два взвода автоматчиков переместить левее — прикрыть КП. Противник забрасывает нас гранатами. Несколько разведчиков, в том числе Дмитрюк и Соколов, получили ранения, но атаку фашистов отбили и спасли Знамя бригады. Спешно выводим танки на окраину. Танкисты давят гитлеровцев. Те с воплями разбегаются.
Дружно, с криком ура пошли на врагов мотострелки. Гитлеровцы дрогнули и начали откатываться по
