И вот набирающий силу хаос докатился и до северных границ. Барон успел отправить весточку своему соседу, с которым у него сложились вполне дружеские отношения, но тот или испугался выступить в открытую против указа регентши, или сам находился в подобном положении. Грумсхольд не хотел навешивать ярлыков труса и предателя на Сетворка, с которым они не раз обсуждали и осуждали последние события в стране. Договоренность о помощи между ними была. А чтобы дружина барона Сетворка дошла до замка Грумсхольда, требовалось не менее шести-семи дней. Завтра как раз истекал шестой день с той поры, когда до соседа должен был добраться гонец. Ничего не оставалось, как ждать и надеяться на провидение. Барон вновь повернулся к распятию и преклонил перед ним колени, шепча молитвы. В этой позе его и застал серый, хмурый рассвет.
За стенами цитадели забили барабаны и раздались команды. Грумсхольд поднялся с колен и, прикоснувшись губами к основанию распятия, направился на сторожевую площадку. Зрелище, представшее его глазам, вряд ли могло порадовать. Над донжоном развевалось ненавистное зелено-золотое знамя Брейгена, в распахнутые настежь крепостные ворота не торопясь вползала кое-как залатанная осадная башня, сыгравшая роковую роль в штурме внешней стены. А в основании холма строились в правильные шеренги готовые к битве серо-голубые роты королевской гвардии. До Грумсхольда все никак не могло дойти: кто посоветовал использовать элитные войска при штурме замков собственной страны? А ставленники регентши получали под свое командование отборные части. Вот и барону пришлось встретиться лицом к лицу с серо-голубыми гвардейцами, которых прежний король бросал в бой лишь тогда, когда пограничные бароны не справлялись своими силами с воинственными соседями, постоянно норовившими откусить кусок королевства. О чем думали в столице, разоряя приграничные замки? Непонятно. Грумсхольд был уверен: при первом же слухе о вторжении Брейген – этот паркетный шаркун – бросит замок и сбежит в столицу…
Внизу еще раз взревели трубы, и под грохот барабанов осаждающие полезли на холм.
В полдень цитадель все еще огрызалась, под ее стенами навеки застыло в снежной каше немало гвардейцев, но силы были неравны. Нападавшие осыпали защитников градом стрел, не давая тем высунуть носа из-за стен. На каждого баронского лучника приходилось не менее десяти со стороны осаждающих…
Наконец к стене вплотную подползла осадная башня, и из нее на измученных защитников с ревом посыпались нападающие. Барон взглянул на север. Никакого движения со стороны соседа не было. Грумсхольд глубоко вздохнул и, отбросив ненужный арбалет, поднял двуручный меч и бросился в самую гущу схватки. Первого гвардейца барон просто развалил пополам, обрушив на него чудовищное лезвие сверху вниз. На обратном замахе вскинул клинок над головой и, вращая мечом, пошел на толпу пятившихся от него гвардейцев. Защитники цитадели, воодушевленные примером барона, последовали за своим господином, яростно тесня оказавшегося на площадке противника. Но в этот момент рухнули под натиском тарана ворота цитадели, и нападающие ринулись внутрь укрепления. Барон послал часть людей вниз, чтобы те держали лестницу, ведущую на площадку, а сам с горсткой испытанных и верных ветеранов остался наверху. Но силы были слишком неравны. Постепенно ряды защитников вокруг барона редели. Падал то один, то другой его товарищ. В барона не раз попадали стрелы лучников, засевших в башне, но ему везло: ни одна стрела не нашла щели в доспехах и не попала в лицо. Шлем барон уже давно потерял в пылу схватки. Но так долго продолжаться не могло. На Грумсхольда насело сразу три человека. Одного мечника он сделал калекой на всю жизнь, срубив клинок вместе с державшей его рукой. Второй оказался более ловким рубакой, барон слишком отвлекся на него и упустил из виду солдата, скользнувшего за его спину. От режущей боли в районе поясницы серое небо вдруг опрокинулось на Грумсхольда и властно, стремительно потащило вверх, вверх, вверх…
Барон не успел увидеть, как из-за леса выплеснулась конница под черно-белым стягом барона Сетворка, как рухнул под копыта лошадей роскошный шатер Брейгена и как наступающие в панике бросились бежать из дымящейся цитадели. Лишь несколько человек, застыв в ужасе, смотрели на одинокое пятно крови, расплывавшееся на площадке, где мгновение назад лежал смертельно раненный барон…
Искушение
Барон пришел в себя в странном помещении, освещенном пляшущими языками светильников, окружавших его со всех сторон. Из-за их яркого света пространство за пределами круга, где лежал барон, тонуло в непроницаемой темноте. Грумсхольд нащупал лежащий рядом верный меч, когда вдруг из темноты прозвучал властный и надменный голос:
– Согласен ли ты, демон, служить мне верой и правдой?
– Кто здесь? – задал вопрос барон, мгновенно уверовавший, что оказался как раз там, куда страшился попасть всю свою жизнь.
Не раз в детстве кормилица, а потом священник соседней церкви живописали логово Сатаны. Барон, правда, надеялся, что окажется на небесах или, по крайней мере, в Чистилище, но, видимо, наверху посчитали, что грехи его слишком велики. И даже смерть на поле боя не смогла искупить их… Ну что ж, против судьбы не попрешь, но он не собирался покоряться Тьме!
– Тут я задаю вопросы! – последовал ответ.
– Нет! – Барон вскочил, вскинув меч. – Я никогда не служил врагу рода человеческого!
С именем Господа Грумсхольд бросился вперед, но налетел на какую-то невидимую преграду, отшвырнувшую его в центр круга. Он выругался и со всего маху рубанул мечом, целя в ближайший светильник. Показалось ему или нет, но преграда на мгновение прогнулась. Барон взревел и принялся в ярости наносить удары по этому месту.
Как сквозь вату до него донеслись слова:
– Повелитель, я не в силах долго держать защиту!
– Убейте его! – скомандовал все тот же надменный голос.
Из темноты хищно свистнула стрела и впилась в незащищенное горло барона. Грумсхольд, давясь хлынувшей кровью, рухнул на колени и, теряя сознание, успел услышать:
– Жаль! Хороший получился бы воин. Отправь дух этого демона обратно, к его богам!
Радость затопила меркнущее сознание барона. Значит, это было испытание свыше, и он его с честью прошел!
Пришествие
Я прыгнул рыбкой из дымно чадящего бэтээра, застывшего на склоне горной дороги, и, сгруппировавшись, покатился вниз под гору под аккомпанемент взрывов и стрельбы позади. В последний момент, с силой оттолкнувшись ногами, я покинул бренную и кочкастую землю и с головой погрузился в ледяную воду шумной и быстрой речки. Вода с радостью подхватила мое тело и с воодушевлением принялась прикладывать о многочисленные валуны, во множестве выступающие то тут, то там в ее извилистом русле. От очередной встречи с особо ребристым скальным обломком у меня брызнули искры из глаз, и наступила тьма…
– …великого и могучего шахиншаха Гарзинкула, владыки Магриба и Загриба, земли Йеменской и страны Нут, а также пустыни Шараф со всеми ее оазисами…
Гнусавый высокий голос не переставал перечислять многочисленные диковинные названия и титулы, мешая сосредоточиться. Мысли в моей бедной гудящей голове норовили, как испуганные мыши, попрятаться по пыльным и темным закоулкам, откуда мне приходилось выковыривать их с превеликим трудом. И все равно я ничего не мог понять. К тому же в воздухе распространялась одуряющая сладковатая вонь, отчего тянуло обратно в беспамятство, откуда я с таким трудом выкарабкался.
Наконец я решил, что пора посмотреть, куда меня занесло, и попытался открыть глаза. Кроме усилившейся головной боли от этого, казалось бы, безобидного движения никакой ясности обретение зрения мне не добавило.
Надо мной по куполообразному потолку скакали пляшущие тени, как бы под аккомпанемент этого гнуса, заливавшегося где-то совсем неподалеку от меня. Скосив глаза вбок, я увидел горящий рядом светильник, от которого и шли волны одуряющей вони. Немного дальше стоял еще один такой же источник света. Сделав героическое усилие, я приподнялся на локтях, попутно обнаружив, что лежу на холодном каменном полу. Светильники окружали меня со всех сторон, и расставлены они были по какой-то хитрой системе.
Повернувшись на звук доносившегося голоса, я увидел сидящего на троне молодого парня в малиновых шароварах и зеленой рубахе, благосклонно кивающего обладателю козлиного голоса. И в этот момент
