являлся моим наставником, а я – его учеником.
– Уважаемый Тензин, – сказала я. – Мне бы хотелось знать, когда нас выпустят отсюда?
Тензин сочувственно вздохнул.
– Если бы это было в моей власти, то я бы выпустил вас незамедлительно. Но наставнику Ньяме, который еще управляет монастырем, ваше заточение кажется невероятно важной миссией, спасающей братство от бед, которые обрушились на нас за последние годы.
– И какие беды обрушились на вас?
– С тех пор как много лет назад умер настоятель Лю, замечательный человек и настоящий хубилган, нам перестало хватать еды. Поля возле монастыря очень маленькие, урожай риса с каждым годом скудеет. Мы молимся с утра до вечера об урожае и поем священные песни, но на нас словно лежит проклятие. Еды становится только меньше, и братство живет впроголодь. – Он мечтательно возвел глаза к потолку. – Раньше, когда у нас были хорошие урожаи, мы славились своей кухней на всю долину.
– В лесу полно еды, – со знающим видом заявил Максимка. – А в реке полно рыбы.
Он поковырял в ухе, я опять хлопнула его по руке. Тензин с подозрением посмотрел на пацана.
– Настоятель не велит ходить в лес, – ответил монах. – Он утверждает, что там скрываются чудовища. А рыба отравлена водяными демонами.
– В лесу нет чудовищ, я там полгода жил. А рыбу мы вчера ели.
– Могу подтвердить, – кивнула я. – Рыба – смак, пальчики оближешь.
У Тензина громко заурчало в животе.
– Мне пора идти, – сказал он. – Я постараюсь принести вам что-нибудь на ужин, но не обещаю. Сами мы давно не ужинаем.
– Послушайте-ка, Тензин, – потянула я монаха за оранжевую рясу. – Ваш настоятель видит в лесу чудовищ, потому что он болен. Все ваши беды от его бреда!
– Нет, он не настоятель! Ньяма – наставник, который исполняет обязанности настоятеля.
– Сути это не меняет.
Тензин ушел грустный и потерянный. Мне даже стало его жалко. Потом я вспомнила, что не спросила о медальоне.
– Они сами виноваты, – сказал Максимка, выскребая пальцами рис из плошки. – Слушаются этого Ньяму!
После шести часов на ногах я так устала, что рискнула присесть на грязную солому рядом с Максимкой, который уже давно расположился на ней. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь дверь, порозовели, извещая о наступлении вечера. Снаружи доносился надтреснутый звон колокола, о чем-то сигнализирующий монахам. Минут через десять со стороны храма раздалось нестройное молитвенное пение.
– Плохо поют, – сказала я. – Фальшиво.
Максимка устало кивнул.
– Надоело мне здесь, – сказал он. – Давай сбежим, пока они голосят? Удачнее момента не будет.
– А верно говорил Ньяма. Ты самый опасный из нас двоих.
– Чего?
– Шучу. Сказать по правде, мне тоже здесь надоело. И рис у них противный. Твоя рыба – настоящая пища богов!
Максимка разложил лопатку и вопросительно глянул на меня:
– Ну что, приступать?
Я подумала, стоит ли подождать Тензина, чтобы расспросить о медальоне? Оценив все варианты, взвесив за и против, пришла к выводу, что лучше с побегом не тянуть. При скудном рационе наши силы с каждым часом истощаются, а следовательно, и шансы на побег становятся призрачнее.
И я махнула Максимке.
Он просунул штык лопаты под верхнюю петлю и налег грудью на черенок. Проржавевший шарнир хрустнул и развалился. Без промежуточной паузы Максимка проделал ту же операцию и с нижней петлей. Дверь соскочила. Максимка отодвинул ее плечом и выглянул наружу.
– Никого. Пусто.
Призывно мотнув мне головой, он выбрался на мощенную камнем улицу. Я пролезла между косяком и дверью и посеменила за ним.
Долина, лежащая у монастыря, простиралась во все стороны. Бескрайние леса, озеро и горы, погруженные в багровый свет заводящего солнца, выглядели сказочно. Монашеское пение, доносившееся из храма, потеряло всякое подобие стройности. Нелегко попадать в тон на голодный желудок.
Мы двигались вниз по улице, мимо мастерской, мимо келий, к тесной площади перед храмом. Помню, что путь к воротам лежал через нее. Пение приблизилось, я даже различала отдельные голоса – кто-то из монахов совершал откровенную диверсию.
Оказавшись на площади, мы крадучись прошли по ее краю, держась в тени стен. Я убеждена, что прошли бы незаметно, если бы Максимка не наступил на хвост облезлого монастырского кота, грызущего кость на углу дома.
Кот пронзительно заверещал.
Максимка замер как вкопанный. Я тоже.
