«А пруссаки все те же». Победители потеряли убитыми и ранеными 3300 человек, пленных было взято 700 человек; австрийцы же потеряли несколькими сотнями человек меньше пруссаков.
Броун был болен; несмотря на это, он переносил невзгоды сурового времени года, спал под открытым небом, так как отослал свою палатку, и день и ночь подвергался всем неудобствам военной жизни до того, что однажды перед лицом любящего его войска упал от потери сил. Полководец этот был теперь вынужден вернуться за Эгер и отказаться от своего намерения освободить саксонцев. Решено было, чтобы бедствующие союзники в ночь на 11 октября переправились у Кенигштейна через Эгер и тогда с двух сторон атаковали пруссаков. Но необыкновенно дождливая и бурная погода, невозможность перевозки тяжелых медных понтонов голодными лошадьми, а также иные неудачи замедлили эту переправу, которая состоялась только через два дня. Фридрих воспользовался этим драгоценным временем, чтобы усилить посты на Эльбе и укрепить их окопами и засеками. Правый берег этой реки у Пирны и Кенигштейна горист и покрыт густым лесом. Глубокие пропасти, отделяющие горы, делали страну недоступной для прохода войск, тем более что неприятель находился поблизости и владел высотами. Поэтому саксонцы, переправившись через Эльбу, надеялись, по крайней мере, узнать о приближении австрийцев; но они не нашли и следа своих союзников, которых удерживал отчасти один прусский отряд, под командой генерала Лествица, отчасти же большие неудобства местности; увидели они зато, как пруссаки завладели страшными ущельями, через которые им надо было пройти в Богемию. Невзирая на это, они все же пытались построиться у подошвы горы Лилиенштейн; но теснота места помешала им; в беспорядке и пав духом заняли они тут позицию, томительно ожидая печальной судьбы своей. Положение их ухудшилось по той причине, что ни австрийцы, ни саксонцы не были знакомы с местностью и составляли свои планы просто наудачу. К тому же пропало письмо Броуна, написанное им к саксонскому фельдмаршалу Рутовскому, а продолжительный ливень сильно попортил дороги, так что поход сопряжен был с большими трудностями, причем саксонцы должны были оставить все свои орудия по ту сторону реки.
Оставленный саксонцами лагерь у Пирны был тотчас же занят пруссаками, которые при этом наткнулись на их арьергард. Страшная буря заглушила гром сильной пушечной пальбы, так что австрийцы, находившиеся вдалеке, ничего не слышали. Все стихии, боги и люди восстали, казалось, на саксонцев. После четырехчасового храброго сопротивления арьергард был взят в плен, а вместе с ним и большая часть обоза и артиллерии. Это был важный транспорт, который не мог присоединиться к своему войску, так как мост был разрушен. Король польский не был свидетелем всех этих неудач, так как за несколько дней до этого отправился со своими сыновьями и любимцем Брюлем из бывшей главной квартиры в Штруппене в крепость Кенигштейн; отсюда он посылал фельдмаршалу Рутовскому многократные и невыполнимые приказы атаковать неприятеля, но даже если бы они и были удачно исполнены, саксонцы не сумели бы проложить себе путь к австрийскому войску.
Никогда еще храброе и благоустроенное войско не находилось в более печальном положении. Это было повторением события при Кавдинуме, и если пруссаки, подобно самнитянам, не заставили саксонцев пройти под ярмом, то лишь потому, что за двадцать два столетия много произо шло перемен в понятиях[21]. Голод свирепствовал в саксон ских войсках, к нему присоединился холод сурового времени года и потеря обоза. Три дня и три ночи саксонцы стояли под ружьем без всякой пищи; у них уже не было ни патронов, ни пороха. Под открытым небом, среди высоких гор, крутых утесов, под бдительным оком неприятеля, не откуда было им ждать спасения, и положение их было безнадежно. Судьба их всецело зависела от милости победителя, которому они, с согласия Августа, предложили наконец перемирие 14 октября после тридцатичетырехдневной осады.
Король польский был необыкновенно удручен своим большим несчастьем. В тот же день он писал своему фельд маршалу Рутовскому: «Надо покориться Всевышнему. Я независимый государь – таким хочу жить и умереть; в жизни и смерти хочу блюсти честь свою. Передаю вам судьбу моей армии. Пусть ваш военный совет решит: должно ли ей сдаться или предпочесть смерть, – все равно от голода или меча».
Министр Брюль хотел склонить фельдмаршала Броуна к удержанию своей позиции еще один день; он писал: «Если мы будем капитулировать, то не преминем обеспечить отступление Вашего Сиятельства так, чтобы Вы не подверглись нападению всей прусской армии». Но Броун отступил, не обратив внимания на эти аргументы, обличавшие человека, который не знал, с каким врагом имеет дело, и потому ожидал получить выгоды при капитуляции. Условия ее были весьма тяжелы как для саксонских войск, так и для короля. Вся армия, состоящая еще теперь из 14 000 воинов, должна была сдаться. Офицеры были отпущены, а унтер-офицеров и рядовых заставили присягнуть королю прусскому; произошло большое трогательное зрелище: 14 000 воинов положили оружие и умоляли дать им хлеба. Голод и отчаяние между знатными и малыми сказались в юдоли горести при Лилиенштейне поражающими сценами, на которые Август смотрел с высоты своей крепости. Нужда дошла до крайности, потому была оказана скорая помощь. Солдаты, совершенно обессиленные из-за голода и невзгод, получили тотчас же самое необходимое; каждой роте отпущено было 20 шестифунтовых хлебов, а пленные генералы удостоились чести быть приглашенными к столу прусского короля в главную квартиру в Штруппене.
Несчастие саксонцев не навлекло на них стыда; напротив, оно стало достопамятной эпохой в их летописях. Они так долго сопротивлялись прусскому могуществу со своим маленьким войском, мужественно боролись с небывалыми препятствиями и покорились только законам природы и высшей судьбе. Это сопротивление их спасло между тем еще плохо подготовленное императорское войско в Богемии и все провинции Марии-Терезии, где рассеянные войска легко могли быть истреблены; вообще оно имело самые важные последствия для Австрии. Это была наибольшая услуга, оказанная этой монархии чужеземным народом со времени освобождения Вены храбрым королем Собеским. Но императорские войска и двор совсем не оценили по достоинству это благодеяние. Солдаты Броуна насмешливо звали армию, стоявшую под Пирной, «саксонским пикетом», а императорский двор предпочитал пожертвовать великим курфюрстом саксонским и его прекрасной страной.
Таким образом польский король перенес унижение, которое уже целые столетия не выпадало на долю ни одного европейского монарха. Он разом потерял всю свою преданную саксонскую армию, и в Кенигштейне при нем осталось едва только несколько человек гвардии и очень небольшая свита. Все его старания добиться от победителя более умеренных условий были напрасны. Фридрих сам диктовал ответы на все 14 пунктов этого знаменитого договора о сдаче. Некоторые из ответов, касавшиеся сильных нужд, претерпеваемых пленными войсками, были весьма лаконичны и состояли из одного слова: хорошо; но все они обличали решительный тон победителя, который считал, что дает больше, чем побежденный мог надеяться. Август убедительно просил, чтобы ему оставили по крайней мере его гвардию, составленную из отличных солдат. Но ответ Фридриха был весьма оскорбителен, в нем ярко сказалось право сильного: гвардия эта, сказал он, должна подвергнуться той же участи, что и прочие войска, так как я не хочу вторично утруждать себя взятием ее. Однако знамена, штандарты и литавры саксонских войск были все же возвращены польскому королю, а чтобы удовлетворить хотя бы одну из его многочисленных просьб, крепость Кенигштейн была объявлена нейтральной на все продолжение войны.
Десять саксонских пехотных полков остались в преж нем составе с тою только разницей, что им дали прусские мундиры, знамена и прусских командиров; остальные войска и вся кавалерия были распределены между прусскими полками. Сюда присоединились 9284 рекрута, которых Саксония должна была поставить в первые же месяцы для пополнения полков. Офицеры были отпущены на честное слово, с тем чтобы не служить более в этой войне против короля прусского. Но ненависть Марии-Терезии и Августа к Фридриху была так велика, что это слово было нарушено: саксонские офицеры были совершенно освобождены от своего обязательства, чем навлечен был позор на военное сословие. Ослепленные страстями, союзники забыли, что честь есть звено, соединяющее европейские армии; это призрак, который не следует освещать факелом истины, так как он, подобно незримому страшному божеству, неустрашимо ведет людей к
