обстоятельства которого известны лишь весьма немногим; быть может, до девятнадцатого столетия ни один немецкий историк не захотел бы их передать потомству. Дело в том, что Фридриха должны были отравить. Камер-лакей Глазау, пользовавшийся особенным доверием короля и часто даже проводивший ночь в его спальне, был подкуплен с целью погубить монарха. Об этом знали лишь несколько лиц, от которых нечего было опасаться раскрытия тайны. Но случай выдал ее королю, как раз в тот час, когда замысел этот должен был осуществиться. Глазау пал к ногам монарха, умоляя о пощаде, которая ему, однако, не была оказана. Он был арестован, судим в присутствии государя и на следующий же день в оковах отвезен в Шпандау, где вскоре умер в тюрьме, вдали от всех живущих. Долж но быть, королю необходимо было сохранить эту тайну из-за замешанных в ней лиц, так что он даже не позволил доктору подать помощь несчастному в последние минуты его жизни.
Умеренность, которою прусский король руководствовался до сих пор в Саксонии, основана была на его надежде склонить Августа к миру и союзу, которых Фридрих сильно желал. Но Август был слишком глубоко уязвлен, а тесный союз его с Австрией и Россией и ожидание скорой и счастливой перемены были настолько сильны, что предложения Пруссии оказались бесплодными. С другой стороны, жалобы его послов, находившихся в Регенсбурге[24] и во всех европейских дворах, поддерживаемые сильными союзниками, не имели пределов. В рейхстаге употребляемы были самые неприличные выражения в речах и бумагах; не жалели даже бранных слов. Вражда заглушала при этом всякое благоразумие, ученые и писатели, забыв даже свои знания, изображали нападение Фридриха на Саксонию предприятием, небывалым доселе во всемирной истории. Благодаря всему этому цель была вполне достигнута. Все союзные дворы с удвоенным усердием стали трудиться над своими грозными приготовлениями. Франция настолько серьезно занялась вопросом о гибели короля прусского, что версальский двор предложил Англии нейтралитет для Ганноверского курфюршества при условии, что Георг II обязуется не увеличивать и не собирать свои германские войска, предоставить французам свою крепость и свободный проход в Пруссию. Но король английский отверг это предложение, хотя Ганновер был для него всем[25].
Одушевленный тем же усердием по отношению к Пруссии, работал в Швеции французский посол, маркиз Гаврин кур; там большинство сенаторов были тогда продажны, а заговор против Сената, состоявшийся с ведома короле вы, необыкновенно озлобил против Пруссии всех влиятельных людей. Союз, заключенный между Пруссией и Швецией в 1743 году, кончился, и шведы теперь могли по желанию избрать себе новых союзников. На них сильно действовали обещания Франции, которая обязывалась наградить их за энергичное участие в войне Штеттином и всей прусской Померанией. Это обстоятельство, поддерживаемое надеждой на несомненный успех, преодолело нерешительность шведов. Однако Фридрих сделал еще попытку. Он сам потребовал помощи у шведов, в качестве хранителей Вестфальского мира, столь славного для них и столь тесно связанного с протестантской верой, ввиду того, что его собирались нарушить. Казалось, такие причины должны были иметь важное значение для народа, который со времени реформации фанатически был предан лютеранству; опасность, угрожавшая протестантской церкви, настолько была значительнее других в глазах шведских законодате лей, которые должны были считаться с народом, что еще в декабре 1756 года дано было прусскому королю уверение в полнейшем нейтралитете; даже тогда, когда в Регенсбурге все подали голос за гибель Фридриха, шведский посол молчал от име ни шведской Померании, мотивируя свое молчание тем, что не получил соответствующих инструкций. И все же победили в конце концов ухищрения и золото французского министра в Стокгольме, и в Швеции была решена война против Фридриха.
План раздела Пруссии и умышленное разрушение новой монархии были столь же странны, как и сама война. Померания была предназначена для Швеции, Силезия для Австрии, королевство Пруссия[26] для России, герцогство Магдебургское с Гальберштадтом для Саксонии, а вестфальские провинции – для Франции. Одно только Бранденбургское курфюршество должно было быть предоставлено свергнутому королю в виде милости, если он вовремя окажет покорность: в противном случае державы решили отдать опустошенную страну эту ближайшему наследнику. Настоящий замысел, поддерживаемый отовсюду силой и озлоблением, в борьбе со слабым государством не нуждался, по-видимому, в особенном везении, которое могло бы, конечно, ускорить или замедлить его осуществление, но конечный исход дела не пострадал бы и при его отсутствии.
Нигде не наблюдалось такой деятельности, как в южной Германии. Германский сейм в Регенсбурге принялся вновь за свои перуны, забытые уже со времени нескольких поколений, и поразил ими короля прусского. Он торжественно был осужден на изгнание из Империи и объявлен лишенным всех своих имперских владений, сана и титула; даже девять протестантских князей подали свои голоса в пользу такого постановления; между ними были родственные Пруссии дворы, Ансбах и Дармштадт, далее герцог Гольштейн-Готторпский, а также князья Шварцбургские и Ангальтские. С этими девятью князьями противники Фридриха имели, кроме католических курфюрстов, шестьдесят голосов в княжеском сенате, но двадцать шесть настаивали на том, чтобы исследовать причины войны, установить перемирие, и требовали посредничества Империи в этом споре. К этим последним голосам, руководимым благоразумием и умеренностью, принадлежали все графы веттерауские, франконские и вестфальские. Но, с другой стороны, имперские города, жители которых никогда не занимались у себя политикой, весьма редко пользовались свободой и простодушно считали императора своим законным государем, поступили в этом случае весьма характерно: они слепо примкнули к императорской партии. Большая часть имперских князей должна была стать на сторону Марии-Терезии из страха или же руководимые надеждой, забыв дружбу, связывавшую их с Пруссией в течение многих поколений, неоднократные благодеяния, оказанные им этим домом, узы веры и крови, словом – все; своим поведением они подтвердили мнение многих политиков, что в случае войны с Австрией никогда нельзя рассчитывать на содействие имперских князей против этой державы.
В государственных бумагах, заявлениях и манифестах продолжали выражаться столь же непристойно в отношении к королю, который поэтому обратился к Марии-Терезии с энергичным протестом, напоминая ей, что монархи могут быть врагами, но не должны унижаться до ругани; не словами, позорящими их достоинство, а мечом должно им решать спор. Долго оставались эти увещания без последствий; лишь после нескольких выигранных битв стали они приобретать значение. Окружные князья получили между тем приказ отрезать от короля всякую помощь из округов: все имперские вассалы, находившиеся в войсках Фридриха, были также отозваны с прусской службы. Далее последовал императорский указ, чтобы все книготорговцы и типографы, торгующие прусскими государственными сочинениями, были арестованы и наказаны. Беспристрастные люди говорили, что император разыгрывает роль деспота в государстве из-за своих семейных дел. Однако Плото, посол Бранденбургского курфюршества на имперском сейме, ответил серьезно и с достоинством на все антипрусские государственные статьи и на педантские рассуждения относительно неприкосновенности архива, и, встретив непреодолимые препятствия к напечатанию своего ответа во всей южной Германии, основал собственную типографию в Регенсбурге.
Теперь хотели фактически приступить к изгнанию Фридриха. Императорский прокурор Гельм ходатайствовал об этом и уговорил императорского нотариуса, доктора Априля, отправиться в сопровождении двоих свидетелей к послу, барону Плото, с призывом к суду. Это приглашение относилось к появлению посла в имперском сейме в течение двух месяцев, считая от 22 августа 1757 года, для выяснения, что он имеет против жалобы на изгнание Фридриха. Плото, убежденный в своих правах, отнесся с величайшим пренебрежением к этому воззванию, принудил доктора взять его обратно, сам вытолкал его за дверь и потом велел слугам выгнать его из дому. К этой решительности министра, все поступки которого отличались благоразумием и которого боялись его враги, присоединились еще представления Франции. Она просила венский двор уничтожить проект об изгнании, так как в настоящую минуту этим ничего нельзя выиграть; напротив, это побудит прусского и английского королей, вместе с другими германскими государями, к отпадению от германской унии. Потому решено было и без изгнания отнестись к Фридриху как к врагу Империи и не обращать внимания на его заявление, будто он поступил
