еще дерется. Джесс Блэклесс, по крайней мере, верит в свое дело. А Ланни знал мало таких людей, и он не мог не восхищаться силой его характера. И когда горькие и саркастические истины, провозглашаемые дядей, проникали в его сознание, их уже трудно было вытравить оттуда. Они застревали, как колючки в шерсти.
Ланни упомянул о мысли, высказанной его отцом, — надо найти какой-нибудь мирный и разумный путь переустройства мира. Джесс сказал, что это ничего не значащая фраза, пустая отговорка; Робби, без сомнения, уже о ней забыл. Ланни сослался на то, что некоторые из большевиков, присутствовавших на Генуэзской конференции, — выходцы из привилегированного класса. На это Джесс отозвался — О, конечно, некоторые переходят на сторону рабочих. Ну и что же? Разве от этого классовая борьба перестает существовать? Если кто-либо из привилегированных становится «изменником», остальные не идут за ним — они готовы его уничтожить.
Прошло два дня, они все еще спорили в комнате отеля, как вдруг из больницы пришло сообщение: Барбара Пульезе умерла. Пришлось позаботиться о похоронах, торжественных похоронах — это было хорошей пропагандой, демонстрацией протеста рабочего класса. Известие о судьбе Барбары было напечатано в рабочих газетах, и на похороны приехали многие журналисты и рабочие лидеры; тело перевезли в Ниццу, и гроб поставили на автомобиль, украшенный цветами. Тысячи рабочих и работниц шли за — ним со знаменами и плакатами, изобличавшими преступления фашизма. Дяде Джессу удалось устроить так, чтобы имя его племянника не попало в газеты, и никто не обращал внимания на хорошо одетого молодого американца или на английского журналиста, с трудом ковылявшего за процессией/
У могилы толпа стояла с обнаженными головами и слушала речи. Лысый американец, художник, рассказал биографию Барбары — историю жизни, посвященной защите угнетенных и эксплоатируемых. Никогда эта героическая женщина не отступала перед долгом или жертвой; она сочетала в себе мужество льва с кротостью ребенка. Оратор не мог сдержать слезы, рассказывая об их долгой дружбе, и голос его задрожал от ярости, когда он заговорил об итальянских чернорубашечниках. Племянник слушал и соглашался с каждым его словом, — но в то же время ему было не по себе от того, что он в таком обществе и переживает такое чувство. Он смотрел на мрачных, угрюмых, плохо одетых людей, на лица, искаженные гневом и злобой; это были чужие для него люди, он боялся их, но что-то притягивало его к ним!
— Еще один мученик в списке жертв трудового народа, длинном, как человеческая история, — сказал оратор. Трудный это путь, думал Ланни, слушая его, но-, быть может, дядя Джесс прав, когда говорит, что другого пути нет. Неуютен и неразумен мир, в котором родился Ланни! Еще раз жизнь извлекла поклонника искусства из его уединенной башни и стала награждать его тумаками, мало совместимыми с его стремлением к покою и его чувством собственного достоинства.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Римская арена
Ланни и Рик вернулись в Жуан-ле-Пэн, и Мари приехала к своему другу. Она знала, что он в душевном смятении, и была с ним особенно мягка и нежна; сочувственно выслушала историю Барбары Пульезе, не пыталась спорить с ним, ни разу не намекнула, что он поступил неправильно. Но между собой встревоженные женщины — Мари, Бьюти, Нина, а также Софи и Эмили, если им случалось заглянуть в Бьенвеню, — подолгу совещались о том, как повлиять на впечатлительного юношу, чтобы он не попал в руки агитаторов-фанатиков и врагов общественного порядка. Они единодушно согласились, что только чудо спасло их от огласки в газетах. Бьюти охватила дрожь, когда она узнала, что Ланни предложил отцу переменить фамилию; она понимала, какое сильное чувство его на это толкнуло. Фамилию Блэклесс она похоронила глубоко в своем прошлом и не испытывала никакого удовольствия при мысли о том, что она может воскреснуть.
Робби, не добившись успеха в Генуе, уехал в Америку посоветоваться со своими компаньонами. Но он оставался там очень недолго и вскоре опять вернулся в Европу, так как конференция предоставила решать вопрос о России и ее нефти особой конференции, которая созывалась в Гааге на июнь. Рик — он уже был журналистом с прочно установившейся репутацией — получил предложение от одной газеты поехать в Гаагу, и было бы естественно, если бы Ланни отвез его туда.
Но Мари сказала:
— О Ланни, довольно конференций, мне так не хватало тебя! — и ее (возлюбленный охотно отказался от мысли о поездке, его тошнило от запаха нефти. — Останемся лучше дома и будем читать хорошие книги, — просила Мари, не понимая, что в понятие «хорошая книга» они, быть может, вкладывают разное содержание.
Прежде чем уехать на север, где они собирались провести лето, Ланни произвел разведку в библиотеке Эли Бэдда. Старый джентльмен не очень интересовался экономикой, а то, что у него было, уже устарело. Но были здесь две книги писателя Беллами, о котором Ланни никогда не слыхал. Он прочел «Через сто лет», и ему показалось удивительным, что об этом романе так мало говорят. Он пытался найти среди своих знакомых хоть одного человека, который бы читал его, но оказалось, что никто не читал. Трудно было постичь, почему люди не стремятся жить в таком мире, какой был изображен в этой книге, — в мире, где все помогают друг другу, вместо того чтобы тратить силы на взаимную вражду. Ланни прочел и «Равенство», еще менее известный роман, где излагались научные основы кооперативного хозяйства: как его устроить, как управлять им. Ему казалось, что это лучшее из всего созданного Америкой — американский практицизм в приложении к самой важной проблеме, с какой когда-либо сталкивалось человечество.
Но, увы, как мало было американцев, внимавших своему социальному пророку! Существовала другая Америка, немногим отличавшаяся от Европы, где жил Ланни, страна нищеты и безработицы, ожесточенных стачек, рабочих волнений — словом, всех явлений классовой борьбы, о которой постоянно говорил Джесс Блэклесс и которая стояла в центре его рассуждений на социальные темы. Пока Робби старался заполучить нефть у русских, другие нефтяные бароны на его родине расхищали нефтяные резервы американского флота при помощи и содействии продажных членов кабинета президента Гардинга. Это были министры, поставленные у власти Робби и его единомышленниками. Он упорно отказывался верить в их продажность, пока в результате расследования вся история не попала в газеты. Робби стал уверять, что этому делу придают слишком большое значение, что оно раздуто красными агитаторами, врагами частной инициативы. Ланни не спорил, но ему стало ясно, что борьба за нефть ведется везде одинаково — в Вашингтоне и Калифорнии, в Италии и Голландии.
Ланни отвез свою подругу в благодатные края Сены и Уазы, а Рик проводил свою семью до Флиссингена и там посадил всех на пароход, сам же отправился в Гаагу. Ланни подписался на газету, для которой работал Рик, — это было примерно то же самое, что получать от друга длинные письма. Приходили вести и от Робби, который сидел в Париже и совещался с Захаровым в его особняке на авеню Гош. Робби рассказывал о рое нефтяников, слетевшихся в Гаагу, и о борьбе между ними, а также их общей борьбе против русских.
Постройка вавилонской башни не выдерживает никакого сравнения с этой свистопляской вокруг мировых запасов нефти.
Русские хотели получить заем для восстановления своего хозяйства. Не дадут им займа, говорили они, что ж, тогда они как-нибудь справятся собственными силами и сами будут восстанавливать свои нефтяные промыслы. Англичане соглашались на переговоры, но французы, бельгийцы и многие американцы считали, что надо взять большевизм измором и дать ему обанкротиться. Если каждый уличный оратор будет иметь возможность утверждать, что большевики восстанавливают свою страну, то как тогда защищать частную собственность? Нефтяники совещались, обязывались вести переговоры сообща и не делать никаких сепаратных предложений, затем ждали, кто первый нарушит уговор, и каждый боялся оказаться последним.
Приехал в Гаагу и Иоганнес Робин. Его интересовала не только нефть, но и судьба Германии. От
