Россети и по какой счастливой случайности они попали ему в руки, что забывал об изысканных блюдах, стоявших перед ним, и величественный дворецкий миссис Эмили не принимал его тарелки до последней минуты, надеясь, что гость вспомнит, наконец, для чего он здесь.
Ланни хотелось поближе познакомиться с этим человеком. После завтрака он повез его в Бьенвеню, представил Бьюти и Курту и пошел с ним в студию. Там он отпер кладовую, где хранились картины. Это тоже было приключением: благодаря магической силе искусства Марсель Детаз, сгоревший в пламени войны, вернулся, сидел и беседовал с ними, раскрывал им самые сокровенные тайны своей души; он приобрел в госте нового друга, и для Ланни это было еще большей радостью, чем самому подружиться с этим человеком.
— Я считаю, мистер Бэдд, — сказал Кертежи, — что было бы ошибкой не познакомить публику с этими произведениями. Не знаю, в какой мере вас интересует денежная сторона, но должен сказать, что с чисто деловой точки зрения непременно надо пустить в продажу часть этих сокровищ, а уж она постоит за целое. Если вы продадите все, кроме небольшой части, то этот остаток с течением времени будет стоить больше, чем все картины вместе, если вы будете держать их под спудом.
— Мы часто говорили между собой, что надо выпустить на рынок несколько вещей, — согласился Ланни. — Как вы советуете приняться за это дело?
— Сделайте опыт. Возьмите один из видов Ривьеры — какую-нибудь типичную для художника картину — и выставьте ее в Лондоне на аукционе, скажем, у Кристи. Это надо сделать попозднее, когда отели битком набиты иностранцами. А я потихоньку протолкну это дело. Я заставлю кое-каких стоящих людей посмотреть картину и, может быть, найду богатого друга-американца, который захочет принять участие в торгах. Никогда нельзя сказать вперед, как пройдет аукцион, покупатели начнут шептаться между собой: «Золтан Кертежи интересуется Детазом. По его словам, это художник с будущим», — и так далее. Вот как ведут эту игру, и никакой фальши тут нет — ведь я и в самом деле интересуюсь Детазом. Если хотите, назначьте вашу минимальную цену, и, если этой цены не дадут, я предложу ее; вы потеряете тогда только комиссионные расходы за участие в аукционе.
— Что вы берете за такие услуги, мистер Кертежи?
— Десять процентов, независимо от того, действую ли я в пользу покупателя или продавца. Многие берут комиссионные с обеих сторон, но я никогда этого не делал. Если вы желаете, чтобы я представлял ваши интересы и старался заинтересовать покупателей, платите вы; если же вы предпочитаете, чтобы я попытался найти клиента, который поручит мне купить картину за определенную цену и сам заплатит мне, я и на это согласен.
Ланни сказал: —Как странно будет заработать кучу денег на картинах Марселя, когда сам он всю жизнь зарабатывал только гроши.
На это его собеседник ответил цитатой — стихами о семи городах, оспаривавших честь называться отчизной Гомера:
Семь спорят городов о дедушке Гомере,
В них милостыню он просил у каждой двери.
Они выбрали картину, которая казалась им удачным образцом морских видов Марселя Детаза, — «Море и скалы», так они ее назвали — и было решено пустить ее в аукцион после пасхи. Это было время, когда Мари уезжала на север, — Ланни отвез ее и отправился в Лондон. Машина была тоже погружена на пароход, и, таким образом, можно было сказать, что вы едете в Лондон на автомобиле, как будто Ламанша вовсе не существует.
Робби Бэдд всегда учил Ланни, что надо останавливаться в самом дорогом отеле, какой есть в городе: расходы окупятся полезными деловыми знакомствами.
Теперь, став деловым человеком, Ланни оценил мудрый совет отца. Проходя по вестибюлю среди мрамора, бронзы, позолоты и плюща, он увидел Гарри Мерчисона, фабриканта зеркального стекла, одного из давнишних друзей Бьюти. Питсбургский фабрикант обрадовался Ланни и стал любезно расспрашивать его о здоровье матери, приехала ли она с ним, что он делает. Когда Ланни рассказал ему, Гарри отозвался: — Мне очень интересно будет взглянуть на картины вашего отчима. А жену мне можно взять с собой?
Ланни, конечно, сказал, что будет счастлив познакомиться с миссис Мерчисон.
Адела Мерчисон была хорошенькая, высокая молодая брюнетка, бывшая секретарша Гарри. Она и сейчас исполняла при нем секретарские обязанности. Ланни понравилась ее прямота и отсутствие претензий; она сказала, что не очень много смыслит в живописи, но ей будет приятно поучиться, и он урывками, насколько позволяло время, беседовал с ней на эти темы.
Аукционный зал Кристи помещается в старинном здании на Кинг-стрит, недалеко от Сент-Джемского дворца. Он до последней степени обшарпан, и это пренебрежение внешним видом свидетельствует о его аристократичности; сюда приходят люди столь важные, что одежда их выглядит так, будто они спали в ней; подмышками у них обычно торчат свернутые, позеленевшие от времени зонты. Привратник ничуть не будет удивлен, если на пороге покажется особа из королевского дома.
Вы поднимаетесь по лестнице, проходите четыре-пять комнат, где выставлены картины, и вступаете в зал, где происходит аукцион. Здесь стоят скамьи без спинок, и вы можете сидеть, если придете заблаговременно (аукцион начинается в час, так что в этот день вы остаетесь без завтрака). Зал битком набит самым фешенебельным обществом — людьми, которые любят дорогие произведения искусства, критиками, которые пишут о них, и дельцами, которые покупают и перепродают их, — а также любопытной публикой, которая любит глазеть на знаменитостей.
Тон, царящий в этом учреждении, — чисто английский, то есть полный достоинства, торжественный, можно сказать, даже напыщенный. Вы слоняетесь по комнатам и осматриваете выставленные вещи. Если вы «некто», то вас знают все, и все ходят за вами по пятам и пытаются угадать ваши намерения. — Определить стоимость произведения искусства в денежном ее выражении — одна из самых гадательных спекуляций на свете, — говорил Золтан Кертежи, — почти такая же, как определить денежную стоимость женщины. Цена может быть изменена в ту или другую сторону случайной фразой, приподнятой бровью, презрительной улыбкой. От одних посетителей ждут суждений, от других — денег; возможны самые разнообразные сочетания этих двух сил.
Когда такой авторитет, как Золтан Кертежи, появился на аукционе с немцем, одним из капитанов химической промышленности, фамилия которого часто встречается в финансовых отделах газет, то тут было о чем пошептаться; говорили, что немцы вкладывают деньги в картины и бриллианты, так как марке они уже не верят. Газеты посылают на такие аукционы репортеров; те отмечают, кто участвует в торгах и какие заплачены суммы. Это одна из сил, создающих имя живым и умершим художникам. «Сэнди таймс» уже отметила и похвалила «Море и скалы», и французские эксперты, присутствовавшие на выставке, приняли это к сведению. А вот и Золтан Кертежи подвел своего немца к картине и объясняет ему ее достоинства.
Все вдруг заговорили о Марселе Детазе. Да, да, французский художник, тот самый, который на войне получил ожоги лица и несколько лет носил маску. Произведение искусства, о котором можно поведать такую историю своим друзьям, явно представляет больший интерес, чем если бы оно было написано человеком, о котором только и можно сказать, что он родился тогда-то и умер тогда-то.
К тому времени, как начался торг, аукционный зал был набит до отказа. Те, кто намеревался участвовать, сидели под самым пюпитром аукционера. Он знал их почти всех наперечет, знал их привычки, и ему достаточно было самого незаметного кивка, чтобы понять их.
Служитель ставил картину на высокий мольберт; аукционер называл ее номер по каталогу и прибавлял несколько слов; он говорил в чисто английском духе, сдержанно, без цирковых зазываний, без эпитетов, сошедших с киноленты. На нашем маленьком, тесном острове мы, мол, поступаем по-своему и не терпим бессмысленной болтовни. Дайте нам факты: имя художника, его национальность и даты, да еще, пожалуй, сообщите, из какой коллекции взята картина; мы знаем, с кем имеем дело, и если хотим приобрести вещь, то наклоняем голову на четверть дюйма — ровно настолько, чтобы нас понял аукционер и
