мере, полтора миллиона франков, а за Веласкеса — не меньше двух миллионов, так как в эти выдумки насчет того, что картину писал дель Масо, она не верит. Нет, нет, это настоящий Веласкес, и притом одна из лучших его картин, репродукции с нее помещены во многих книгах по искусству. Затем Ланни осведомился о цепе на Гойю, и старая дама ответила, что не согласна расстаться с ним меньше чем за миллион — даже и одного франка не уступит. Ланни записал названия книг, в которых помещены репродукции; он рассчитывал, что их можно будет достать в Британском музее, так что не понадобится снимать фотографии. Он еще раз поблагодарил герцогиню и ушел.
Ланни отправил письмо своей клиентке, подробно рассказал ей о свидании с герцогиней, о ценах, назначенных за картины, и о том, где можно найти репродукции. Он советовал ей взять Гойю и уполномочить его выплатить миллион франков, но, разумеется, он постарается купить дешевле. Деньги — так советовал Золтан — надо перевести в Канны, в банк, на текущий счет Ланни, чтобы он мог получить их наличными, ибо чек или почтовый перевод это далеко не так эффектно, это гораздо менее ощутимо физически, чем толстая пачка новеньких хрустящих банкнот, Ланни послал письмо воздушной почтой, что было, новшеством, и не без трепета ждал результатов.
Через два дня пришла телеграмма: «Принимаю ваш совет высылаю деньги желаю удачи Адела Мерчисон».
Когда деньги были уже в банке, Ланни протелефонировал герцогине и попросил разрешения повидаться с ней по важному делу. Затем он поехал с Джерри в банк; их отвели в уединенную комнату, и туда же явилось целых три банковских чиновника в качестве свидетелей этой необыкновенной операции.
Он трижды расписался в получении, сложил драгоценные пачки в сумку и сел в машину рядом с Джерри, чувствуя себя очень неловко и озираясь по сторонам — не вертится ли где поблизости молодец, похожий на гангстера из американского фильма.
Машина поднялась на холм над Сен-Рафаэлем, где был расположен замок герцогини. Ланни вынул пять пачек и оставил их под присмотром Джерри, а сумку с остальными пятнадцатью понес к старушке. Сидя против нее в гостиной, он произнес тщательно подготовленную речь: — Герцогиня, я заинтересовал вашим Гойя одного из своих друзей, и меня уполномочили предложить вам сумму в семьсот пятьдесят тысяч франков наличными. Это предел, большего я не мог добиться. Это крупная сумма денег, и я надеюсь, что, поразмыслив, вы найдете благоразумным принять ее. — Чтобы помочь ей поразмыслить, Ланни открыл сумку и начал пересчитывать на столе пачки с девственными банкнотами, на виду у хозяйки дома. Последнюю из пятнадцати пачек он вложил ей в руки, чтобы она могла почувствовать ее вес и удостовериться, что пачка действительно состоит из банкнот, гарантированных французским банком.
Некрасивое это было зрелище — то, что Ланни пришлось наблюдать в ближайшие полчаса. Рот старухи раскрылся одновременно с сумкой; в черных глазах вспыхнул лихорадочный огонь; дрожащие пальцы вцепились в пачку, словно она была живая. Казалось, герцогиня хотела бы выпустить ее, но не могла. Она начала торговаться; эта картина одна из(прекраснейших в мире — да, да, старуха заговорила о красоте! Это фамильное наследие — она даже, в сущности, не имеет морального права расставаться с ним. Но глаза ее все время перебегали с пачки в ее руках на груду пачек на столе, и она с трудом могла удержать руку, которая так и тянулась к ним.
Ланни по многим признакам чувствовал, что она этих денег из дому не выпустит. И он взял твердый тон. Он сделал все, что мог, он старался выторговать у своего знакомого побольше, но это предельная сумма. Он уже готовился, в порядке морального воздействия, встать и сделать вид, что уходит, но это не понадобилось. — Bien![17] — вдруг воскликнула испанка; и Ланни достал из кармана заранее заготовленную квитанцию — в двух экземплярах, так как ему хотелось сохранить одну на память о приключении, которое, быть может, никогда не повторится. В квитанции было оставлено чистое место для суммы; Ланни заполнил его и подал герцогине документы и вечную ручку.
Но это был еще не конец. Старой аристократке мало было сосчитать пачки, она желала пересчитать все семьсот пятьдесят билетов и удостовериться, что на каждом напечатано «тысяча франков». Дрожащими костлявыми пальцами срывала она бандероль с каждого пакета и нетвердым старческим голосом считала вслух от одного до пятидесяти, время от времени останавливаясь, чтобы смочить пальцы слюной. Сосчитав один пакет, она отодвигала его в сторону и принималась за следующий; Ланни сидел и терпеливо ждал, пока эта процедура не повторилась пятнадцать раз. К счастью, банк не сделал ошибок, и, наконец, подсчет был окончен. Больше не оставалось предлогов для новой оттяжки: герцогиня поглядела на груду пачек, поглядела на обе расписки и с них перевела взгляд на Ланни. Неужто она собирается с духом для нового торга?
Но в конце концов она взяла вечную ручку и медленно и нетвердо подписала свое имя на одном листке бумаги, затем на другом и позволила Ланни взять их и спрятать в карман вместе с ручкой. Он поблагодарил ее, обменялся с ней рукопожатием, и, наконец, — это уж был последний акт — она позвала лакея, и тот отнес тяжелый портрет в машину. Герцогиня могла бы потребовать себе раму, и Ланни отдал бы, но она, должно быть, никогда не видела портрета без рамы и думала, что они неразделимы. Картина была так велика, что с трудом вошла в машину.
Ланни и Джерри поехали в банк, и Ланни внес обратно оставшиеся деньги; затем они отправились в столярную мастерскую, где драгоценный портрет тщательно упаковали; затем его на грузовике отвезли в транспортную контору, откуда он был отправлен миссис Мерчисон в Лондон. Картину застраховали в полную сумму ее стоимости. Ланни послал новой владелице телеграмму, в которой извещал ее о состоявшейся сделке, а заказным письмом отправил расписку и чек на остальные деньги, удержав комиссионные и небольшую сумму на оплату расходов. Лишь впоследствии он понял, какое впечатление произвел на фабриканта зеркальных стекол и его супругу тем, что вернул им около 173 тысяч франков. Эту историю будут рассказывать в Питсбурге, слава о ней пройдет повсюду; даже много лет спустя к Ланни будут являться неизвестные ему люди и, сославшись на Мерчисонов, говорить: «Я слышал, что вы берете поручения купить картину и возвращаете своим клиентам то, что вам удалось выгадать при покупке».
Так Ланни заработал большую сумму денег, и заработал необыкновенно легко, точно сорвал с дерева зрелый плод. От этого он намного вырос в глазах своих родных и знакомых.
А меж тем это было только начало, как вскоре выяснилось. Мерчисоны получили свою ценную посылку, распаковали ее у себя в отеле и повесили на стене, против дивана, на котором можно было сидеть и с удобством ее рассматривать. В мыслях Адела уже видела этого великолепного, хоть и свирепого старого воина на почетном месте в своей питсбургской гостиной; она накупила книг о его эпохе и о написавшем его придворном живописце; она начала готовиться к затеянной ею игре и репетировать ее. Вскоре она припомнила, что в их доме в Питсбурге на верху широкой лестницы есть свободное место на стене, как раз подходящее для того, чтобы там повесить какой-нибудь шедевр, Она раздобыла снимок с со=-мнительного Веласкеса и вычитала из книг, что вполне бесспорные произведения этого художника почти невозможно достать; что же касается дель Масо и его возможного авторства, то это не беда, — так решила Адела; в Питсбурге вряд ли кто слыхал о дель Масо, а из знакомых Аделы уж, наверно, никто не слыхал. И Адела приступила к действиям: сперва уговорила своего мужа, а затем послала телеграмму в Жуан-ле-Пэн, запрашивал Ланни о цене двойного портрета.
Ланни ответил, что вызовет Золтана, чтобы тот поглядел на картину и сказал свое компетентное мнение, Веласкес это или не Веласкес; если он скажет, что нет, легче будет уломать старую герцогиню. Ланни считал, что миллиона франков хватит, но на всякий случай не мешает перевести полтора.
Все точно так и сделали, как по расписанию. Явился эксперт, высказал свои сомнения, и старая аристократка впала в ярость, восприняв это как личную обиду. Золтан потом сказал, что заранее это предвидел; люди этого круга не привыкли, чтобы им перечили. Но миллион франков это уже нечто существенное, так дайте старухе время о нем поразмыслить.
Затем Ланни повез своего друга в Бьенвеню, и там все обитательницы дома обращались с Золтаном, как с архангелом, ниспосланным на землю с небес, чтобы увенчать голову Ланни золотой короной. У Золтана была с собой скрипка, и два дня подряд Ланни и Курт играли с ним сонаты. Они чудно провели время, и мысль о герцогине в ее шато, превращенном их стараниями в горячую сковородку, на которой она поджаривалась, ничуть не мешала им веселиться.
