намерены совершить переворот. Они послушались, все четверо отправились туда и увидели, как «творится история».
Адольф Гитлер ворвался в зал, за ним люди в стальных шлемах, некоторые из них с пулеметами. Гитлер бросился к трибуне и захватил ее, он произнес одну из своих неистовых речей и объявил во всеуслышание, что национал-социалистский режим установлен. Подняв револьвер, он заставил монархистских лидеров поклясться, что они будут верны его «революции» ил прикажут войскам повиноваться ему.
Толпа разошлась в величайшем смятении. По видимому, «творить историю» значило носиться беспорядочными толпами по улицам. Иностранцы вернулись в свой отель. Они снова вышли на улицу перед рассветом — непривычная вещь для двух светских женщин, но Бьюти не хотела отпускать Курта одного, а Мари считала, что должна из вежливости сопровождать мать Ланни. Когда Курт решил выступить вместе с «сотней», Бьюти решительно заявила, что пойдет с ним; если нарядно одетая женщина будет опираться на его руку, они будут походить скорее на любопытных туристов, чем на участников военной экспедиции. Очевидно, у многих мюнхенских женщин была такая же затаенная мысль, и немало было молодых нацистов, рядом с которыми шагали, уцепившись за рукав со свастикой, их подруги. Рик, который не мог ходить, следовал за отрядом в такси, и Мари ехала вместе с ним, радуясь, что находится под защитой мандатов и удостоверений журналиста. Ланни и Золтан были заняты своими делами.
Кликов и приветствий почти не было; очевидно, толпы рабочих, заполнявшие в этот час улицы, не знали, что происходит. Отряд подошел к монастырю капуцинов, под пятифутовыми стенами которого были зарыты большие запасы винтовок. Всю ночь монахи держали факелы, пока оружие извлекали и распределяли между штурмовиками. Патроны были сложены в подвалах одного из крупных банков. Странное обстоятельство, если вспомнить, что говорилось о «менялах» в нацистской программе. Но никто над этим не задумывался, разве только скептически настроенный англичанин; пылкие молодые нацисты были заняты тем, что старались получить свою долю патронов с грузовика, внезапно появившегося на улице. Они зарядили ружья — и вот начинается подлинная война.
И они зашагали под звуки Deutschland über alles. Дошли до одного из городских мостов, где остановились; началось бесконечное ожидание. Никто не знал, что предстоит — очевидно, придется оборонять мост от врага, но враг не появлялся, и делать историю оказалось так же скучно, как делать фильмы. Четверо приезжих в конце концов решили приютиться в ближайшем кафе и позавтракать. Они дали несколько марок уличному мальчишке, чтобы он покараулил за них, обещая ему еще более крупный капитал, если он прибежит в кафе и оповестит их, когда отряд штурмовиков двинется вперед. Делать историю в большом городе удобно тем, что можно взять такси и поспеть за событиями.
Подали превосходный завтрак, и они долго сидели за кофе и папиросами. Ланни и Золтан умно сделали, решили они, занявшись своими делами. Но Курт и Рик не хотели сдаваться и итти домой, а Бьюти не хотела отставать от Курта, и Мари не хотела покидать Быоти. Курт и Рик заспорили о нацистском движении.
Рик говорил, что вся эта болтовня о расовом превосходстве вранье; полубезумный англичанин, по имени Хаустон Стюарт Чемберлен, пустил эту блоху в ухо кайзера; кайзер, сам полупомешанный, распространил его книгу по всей Германии, и от нее расплодилось много подобного же хлама; кое-что из этого хлама подобрал Адольф Гитлер-Шикльгрубер. Курт и Рик едва не затеяли в кафе свою собственную маленькую гражданскую войну, но в это время прибежал мальчишка и доложил, что отряд штурмовиков выступил. Они вручили ему обещанную грандиозную «сумму», сели в такси и нагнали отряд. Курт хотел итти пешком, вероятно, для того, чтобы подогреть свой энтузиазм к делу нацистов; Бьюти уцепилась за его локоть, она не позволяла ему и шагу ступить одному. Он не мог сослаться на этикет, так как другие женщины и девушки тоже маршировали об руку со своими возлюбленными.
К отряду присоединились тысячи других штурмовиков, над их головами развевалось знамя со свастикой, и вся толпа потоком вылилась на Мариенплац. За площадью тянулась Людвигштрассе, и здесь, по видимому, неожиданно для штурмовиков, оказались выстроенные в боевом порядке войска рейхсвера, регулярной армии. Со стороны Фельдгеригалле подошел отряд баварской полиции; похоже было, что носители свастики завлечены в западню. Когда они попытались продвинуться дальше, раздались слова команды и грянули выстрелы; человек десять нацистов упали, женщины начали визжать и разбегаться. И уж, конечно, никто не визжал громче и не бежал быстрее, чем Бьюти Бэдд! Она тащила Курта за собой, ничего не слушая, не заботясь о сохранении достоинства; тут подоспело такси, друзья вскочили в машину, и она повернула за угол; их пропустили беспрепятственно. И это было все, что они видели от «Пивного путча» — ироническое название той истории, которая «творилась» в эти два ноябрьских дня 1923 года. Генерал Людендорф стал узником, Адольф Гитлер-Шикльгрубер, у которого было вывихнуто плечо, — беглецом, а Эрик Вивиан Помрой-Нилсон заперся в номере отеля «Четыре времени года», где он отстучал корреспонденцию на портативной машинке для одной из лондонских газет.
Путешественники покончили со своими мюнхенскими делами и развлечениями. Они прочли в газетах, что господин Шикльгрубер сидит в тюрьме, и движение его запрещено под страхом суровых кар; они рады были узнать, что им не придется больше думать об этом опасном и неприятном шуте. Рик, объясняя происшедшее английской публике, писал, что население голодает без особого удовольствия и что из этих событий надо извлечь урок: гуманные и разумные люди в Англии и Франции обязаны объединиться с такими же людьми в Германии и найти путь к примирению. Двадцатипятилетний философ-социолог задумал написать драму, где в образах живых людей была бы отражена борьба, разыгрывавшаяся вокруг этих вопросов. Таков был «дух времени», и даже французские националисты начали понимать, что политика Франции в Рурской области ни к чему хорошему не привела.
В Мюнхене Ланни отпраздновал свой двадцать четвертый день рождения. Золтан попросил у Бьюти разрешения устроить ему в виде сюрприза вечер и пригласить нескольких своих мюнхенских приятелей, любителей музыки и живописи. Это были все «добрые европейцы», как раз такие люди, каких три мушкетера от искусства встречали в Геллерау до войны, когда казалось, что в Европе настал золотой век мира, что Орфей звуками своей лютни укротил фурий алчности и злобы и теперь они никогда уже не будут терзать человеческий род. Как все изменилось за десять лет! Многие из этих любителей искусства умерли, другие в трауре или сломлены физически и духовно. Если бы пригласите их на обед в отель de luxe,[20] они извлекут из недр сундука старый парадный костюм, почистят его и заштопают побитые молью места; они войдут робко и неуверенно, словно не зная, как им держать себя. За два-три американских доллара — сказочное богатство! — лучшие артисты Мюнхена будут счастливы петь и играть для развлечения юного Креза, Фортунатуса, Гарун-аль-Рашида.
Затем, наши путешественники переехали в Берлин, где их тоже ждали дела. Теперь Ланни уже точнее определял стоимость картин, он учился быстро и становился увереннее. Надо было выделить какой- то участок своего сознания, превратить его в каталог произведений искусства, внести в него несколько тысяч имен художников, и тогда он сможет безошибочно сказать в ту минуту, когда услышит название и дату картины: «тысяча долларов», или «десять тысяч», или «сто тысяч». Что касается более мелких цифр, то о них и думать не стоило. Правда, тут его подстерегал соблазн, от которого он никогда не будет полностью застрахован: какой-нибудь одаренный бедняк привлечет его внимание, и ему захочется выдвинуть его, хотя комиссия за продажу его вещей не покроет стоимости бензина истраченного на поездки.
Но в Берлине, в загородном дворце разорившегося аристократа, подобных соблазнов не имелось. Здесь были десятки картин старых мастеров, и Золтан Кертежи решал их участь с той же уверенностью, с какой хозяйка дома распределяет места гостей за званым обедом. Вот картина Франса Гальса, ей место в коллекции Тафта в Цинциннати, а вот этот сэр Джошуа пойдет в коллекцию Хентингтона в Южной Калифорнии. Золтан «щелкнет» телеграмму, и продажа совершится — американские миллионеры любят делать дела молниеносно. Они, видимо, расценивают на деньги каждую минуту своего времени. Интересно знать, думал Ланни, что они делают с минутами, выпадающими из расписания. Им, наверно, показалось бы невероятным сумасбродством просто пойти побродить или полюбоваться на такую дешевую вещь, как цветок. Золтан говорил, что потому-то они и обзаводятся орхидеями.
Иоганнес Робин был очень доволен. Он получил свои деньги обратно — легко и быстро и притом сохранил хорошие отношения с графом, у которого были могущественные друзья. Он всюду пел хвалы Бэдду и Кертежи, и к обоим экспертам стали обращаться с запросами другие «шиберы», которые непрочь были бы вложить часть своих доходов в нечто столь портативное, что его можно скатать в трубочку и быстро
