Это продолжалось два часа — казалось, что фашистский режим рассыпается у всех на глазах. Сторонники Муссолини выкрикивали оскорбления и проклятия, один из них подбежал к скамьям оппозиции и зарычал в лицо левым: «Masnada!» — то есть, банда негодяев. И вдруг— Ланни не мог уследить за быстрым ходом событий — началась рукопашная. В мгновение ока она превратилась во всеобщую свалку: каждый тузил первого попавшегося под руку политического противника. Это было последнее, что видел Ланни в итальянском парламенте, так как Корсатти шепнул:
— Надо спешить на телеграф. — И вышел в сопровождении своего «помощника».
Ланни отправил по почте рекомендательные письма и ждал ответа. С одним-двумя он мог бы запросто явиться сам и сберечь таким образом время, но, по правде говоря, у него сейчас совсем не то было на уме: ему хотелось пожать руку Матеотти. Он весь горел от восторга перед его подвигом, перед его великолепным мужеством, и он чувствовал потребность сказать это Матеотти. Не каждый день удается увидеть героя.
— Что же, его нетрудно повидать, — сказал Корсатти, — пойдите к нему в бюро социалистической партии. К нему идут все со своими жалобами и обидами. Вы, наверняка, застанете его там, если фашисты еще не захватили его.
Ланни предстояло узнать одну истину, а именно, что настоящие герои редко имеют героический облик, особенно за кулисами. Новый премьер-министр Италии старался придать себе вид героя: он выпячивал грудь и подбородок, он наряжался в костюм опереточного адмирала, но Матеотти не имел ни времени, ни желания актерствовать. Он сидел у заваленного бумагами стола и был похож на переутомленного редактора какой-нибудь газеты перед выпуском номера. Люди приходили и уходили, телефон звонил, через несколько минут предстояло совещание партийного руководства, на котором надо было решить, покинуть ли депутатам-социалистам палату.
Ланни излил все, что было у него на сердце. За его восторгом скрывалось чувство вины; ему тоже следовало быть человеком железной решимости, а не сидеть между двух стульев, меняя свои взгляды при каждом новом доводе. У этого итальянца с львиным сердцем были все оправдания, которые приводил в свою пользу Ланни. Он был сын богатого помещика, адвокат и культурный человек; без сомнения, и он любил музыку и искусство и мог бы использовать свой досуг для наслаждения жизнью. Слово «герой» звучит возвышенно, когда встречаешь его в исторических книгах, но дьявольски неудобно быть героем, и Ланни бывал им только в мечтах, а в реальной действительности у него нахватало на это стойкости. Джакомо Матеотти, разумеется, не знал всего этого. Он видел красивого, пылкого юношу-иностранца с румянцем энтузиазма на щеках и огнем восторга во взгляде. И секретарь урвал минутку, чтобы объяснить особенности итальянской обстановки отпрыску фирмы Бэдд.
Да, организованные рабочие поистине в трагическом положении; они совершенно безоружны, если не считать морального и духовного оружия; они очутились лицом к лицу с такими врагами, которые сами себя награждают кличками — «дикари», «проклятые» и «отчаянные».
Хотя власть и находится в руках фашистов, они сумели довести тираж своих газет всего лишь до четырехсот тысяч, между тем как тиражи оппозиционной печати превышают эту цифру вдесятеро. Долго ли насильники будут терпеть такое положение? До каких пор преступники будут допускать публичное обличение своих преступлений? Страшно даже подумать о том, что может случиться; с этими мыслями просыпаешься ночью и весь день думаешь и не находишь выхода.
Ланни рассказал о том, что случилось с Барбарой Пульезе.
— Бедняжка! — воскликнул Матеотти. — Я хорошо ее знал; мы не раз с ней спорили на партийных собраниях. Нельзя не сочувствовать людям, доведенным до отчаяния, но трагическую ошибку совершают те, кто размахивает незаряженным ружьем. Теперь мы пожинаем плоды подобной неразумной тактики; на мне лежит тяжкая задача: заставлять людей сдерживаться, мириться с тем, что их убьют, умирать без сопротивления, когда нашим врагам угодно их убивать. Список наших мучеников еще далеко не полон.
Кто-то подошел к Матеотти и напомнил о совещании. Он пожал руку своему посетителю и сказал:
— Через несколько дней, когда эта горячка немного уляжется, быть может, вы сделаете мне честь и зайдете ко мне домой. Я познакомлю вас с моей женой и детьми. — Ланни ответил, что ничто не доставит ему большего удовольствия.
— Видите ли, — продолжал Матеотти, — в ближайшие дни я должен закончить свою прерванную речь. Если мне опять не дадут говорить, мы постараемся найти какой-нибудь другой путь и довести все факты до сведения заграницы. — Он протянул Ланни свою книгу «Год фашистского господства», где было перечислено более двух тысяч убийств и других актов насилия, совершенных подручными Муссолини. — Мы будем рады всякой помощи, которую вы сможете оказать нам для огласки этих фактов, — сказал Матеотти, и Ланни обещал сделать все от него зависящее.
— Помните, что бы ни случилось, — продолжал собеседник Ланни, — они не могут убить наше дело.
Рабочие усвоят то, чему мы старались научить их. Придет новое поколение, более мудрое и мужественное, чем наше.
— Куда уж там более мужественное! — воскликнул Ланни. — Да поможет вам бог! — Насчет бога, как и по другим вопросам, у него не было твердого мнения, но надо же было сказать что-нибудь утешительное этому подвижнику.
Затем посетитель отправился по своим делам — разыскивать картины XVI века. Ланни изучал психологию представителей старых римских семейств, в чьих дворцах хранились такие картины — хранились уже столько времени, что владельцам давно надоело смотреть на них; в символику религиозной живописи они не верили, а что касается картин светского содержания, то они предпочитали намалеванным красавицам женщин из плоти и крови и старинным костюмам — современные; они думали только о том, как приятно было бы иметь новую машину и заплатить карточные долги.
Лира упала до четырех центов, и самое слово «доллар» источало магическую силу. Вопрос только в том, сколько можно выудить этих долларов у покупателя. Так будем же поосторожней, не надо выказывать слишком большого интереса к продаже, а надо постараться раскусить этого столь приятного на вид и как будто столь добродушного молодого эстета. Что он — в самом деле миллионер или только пускает пыль в глаза? Американцы это умеют! Почему он не говорит, какую цену согласен заплатить, а требует, чтобы вы назначили цену, Для вас это нож острый. Сколько бы вы ни получили, всегда вам будет казаться, что надо было запросить вдвое..
Джерри Пендлтон когда-то рассказывал Ланни о своей поездке с одним приятелем по Италии накануне войны. Они выучили с десяток итальянских слов и между прочим: quanta costa? Сколько стоит? Входили в деревенский трактир и, закусив, вынимали и клали на стол горсть мелочи. Quanta costa? Трактирщик откладывал то, что считал нужным получить, и тогда они делили эту сумму на три части и давали ему одну треть. Это было нормальное соотношение между ценой, назначаемой американцу, и ценой для итальянца; владелец трактира ухмылялся и брал то, что ему предлагали. Ланни рассказал это Золтану, и тот ответил, что надо будет ту же систему применить в их профессии. Пусть владелец назначит цену за картину, затем придет Золтан взглянуть на нее, и если она окажется подлинной, он выложит на стол одну треть спрошенной суммы наличными — непременно в лирах: и пачек куда больше и цифра куда выше!
Ланни отдавался поискам картин XVI века только наполовину, а другой половиной своего существа — чтению газет и разговорам с Корсатти. В газете «Пополо д'Италиа», которую Муссолини никак не мог навязать итальянским читателям, хотя он и был их премьер-министром, Ланни нашел довольно прозрачные намеки на необходимость расправы с оппозицией. Глава правительства заявил: «Матеотти произнес оскорбительную и провокационную речь, и она заслуживает более веского ответа, чем эпитет «masnada», который синьор Джунта бросил в лицо левым». Корсатти сказал, что это обычный метод Муссолини. Он будет подстрекать к насилию, он даст тайные инструкции применить насилие, а затем, когда насилие будет совершено, он прикинется возмущенным и скажет, что не мог сдержать пыл своих последователей.
Секретарь социалистической партии снова говорил в палате и выступил уже непосредственно против премьер-министра. Это продолжалось день за днем. Социалист Дженнари сказал:
— Мы только что вышли из тюрьмы, но хотя бы нам пришлось снова вернуться в нее, мы будем
