капиталистических трущобах не очень-то весело, папа сам пусть вспомнит. Он обсудил вопрос с Ланни, прогуливаясь взад и вперед по палубе в одну ветреную ночь, и единственное, что молодой человек мог предложить владельцу яхты «Бесси Бэдд», — это стать последователем новых взглядов и предоставить стройное белое судно для нуждающихся в отдыхе пролетариев. Словом, плавучий «парк культуры и отдыха»!
КНИГА СЕДЬМАЯ. ПУТЯМИ СЛАВЫ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Господня благодать
Бывший учитель и бывший лейтенант Джерри Пендлтон основал с помощью Ланни бюро туризма в Каннах, и Джерри не жаловался на судьбу, да и мудрено ему было жаловаться — ему жилось теперь совсем неплохо. У его преданной жены-француженки было трое малышей; пансион благодаря неусыпным заботам ее матери и тетки процветал; они даже кое-что откладывали, со временем эти деньги достанутся Сериз и детям; словом, Джерри имел все основания быть довольным самим собой и всем миром. Время от времени он наезжал в Бьенвеню, катался с Ланни под парусом, ловил рыбу, играл в теннис; иногда Быоти, по доброте сердечной, приглашала Сериз на пикники и другие увеселения, в которых участвовало много народу, и специально ей не требовалось уделять внимания. Дело в том, что жена Джерри, тихая и безобидная, была здесь все-таки чужой, так как не умела сплетничать о светских господах и дамах и горячо обсуждать их поведение.
Одним из постоянных жильцов пансиона был некий джентльмен, приехавший из маленького американского городка на Среднем Западе лет пятнадцать тому назад, еще до того как Бэдды познакомились с Джерри и его будущей женой. Этот жилец был некогда страховым агентом; унаследовав небольшой капитал, он решил посмотреть свет. Оказалось, что на его деньги в Каннах можно было купить больше, чем где бы то ни было в Америке, и он обосновался в пансионе Флавен. Он любил рассказывать чудесную историю о том, как он попал в этот почтенный дом: однажды он сидел на Бульвар-де-ля-Круазет и, закрыв глаза, молился господу богу, чтобы тот направил его в хороший пансион; затем он встал и пошел, и господь бог повелел ему свернуть с шикарного бульвара и пойти по этой вот улице, а затем войти в этот вот дом, — так он и сделал, и с тех пор он тут и живет.
Пансион стоил сорок франков в неделю, что в те годы составляло восемь долларов. С ростом цен владельцы пансионов и гостиниц стали повышать плату, и теперь она доходила до двухсот франков в неделю, но при существующем курсе это составляло только пять долларов. Из всего этого американец сделал вывод, что господь бог явно к нему благоволит. Он жил все в той же комнате на третьем этаже — и во время мировой войны, и потом, после заключения мира. Он научился говорить до-французски с резким айовским акцентом и постепенно заслужил в пансионе всеобщее уважение.
Этого примерного жильца звали Парсифаль Дингл. Оригинальным своим именем он был обязан тому обстоятельству, что, будучи им беременна, мать его, проживавшая в маленьком, затерянном среди прерий и нисколько не романтичном провинциальном городке, случайно увидела портрет какого-то оперного певца в сверкающих латах. Французы не находили ничего эксцентричного ни в имени, ни в фамилии американца, которую они произносили в нос — «Дэнгль». Приезжий уже давно привык и к этому и к другим их эксцентричностям. Он говорил себе, что ведь и французов создал господь бог, так же как граждан штата Айова; бог равно обитал и в тех, и в других, и у него были, конечно, на то свои основания.
Мистер Дингл не принадлежал ни к какой секте и не нацеплял на себя никакого ярлыка, — он примыкал к тому течению, которое в Америке называло себя «Новая мысль». Поразительно, сколько людей верили в это учение, — люди, разбросанные по всей Америке, на фермах, в поселках и даже в больших городах, где они ходили на лекции и основывали сотни сект с чудными названиями или выписывали специальные газеты и журналы, получавшие иногда очень широкое распространение. Мистер Дингл подписывался на некоторые из них и, прочитав, передавал другим, а если кто-нибудь проявлял интерес, он охотно давал пояснения.
Короче говоря, мистер Дингл верил в то, что бог есть и что он, мистер Дингл, частица его. Это был живой и деятельный бог, и он жил и действовал в каждом человеке; он руководил вами, если вы его просили и, особенно, если верили, что он будет руководить. Для этого следовало удалиться в какое-нибудь тихое местечко, как советовал Иисус, закрыть глаза и думать о боге и его благости и верить, что он сделает то, о чем мы просим, если просимое достойно и хорошо. Мистер Дингл никогда не просил бога даровать ему особняк на Бульвар-де-ля-Круазет или пышную белокурую любовницу, ибо не считал эти вещи достойными желания; он просил, чтобы бог даровал ему душевный мир, силу творить добрые дела и довольствоваться своим уделом, и бог исполнял эти скромные просьбы.
Такое credo делало его весьма приятным соседом по табльдоту. Он никому не навязывал свои взгляды, и поссориться с ним было совершенно невозможно; если вы затевали ссору, он удалялся к себе в комнату и молился там, а затем появлялся с таким блаженным лицом, что вам становилось стыдно за свое дурное настроение. Он был не толст, но как-то уютно сдобен, и лицо у него было круглое и розовое; в общем, он напоминал седеющего херувима в белом, всегда без единого пятнышка, полотняном костюме. Таков был мистер Парсифаль Дингл из штата Айова, к вашим услугам.
Еще с 1914 года, когда студент-недоучка, столовавшийся в пансионе Флавен, стал учителем Ланни Бэдда, до семьи в Бьенвеню доходили слухи об этом чудаковатом, но вполне достойном жильце. Джерри симпатизировал ему оттого, что их родные города находились рядом, — оба говорили с тем же акцентом и любили те же кушанья. Постепенно Джерри стал упоминать о мистере Дингле все чаще. Мистер Дингл имел своеобразный дар: он возлагал на больных руки, производил над ними то, что он называл «лечебными пассами», и боли прекращались. Ни Ланни, ни его мать не были знакомы с этим жильцом, они только видели его раз или два, когда он выходил из пансиона, и постепенно он стал для них какой-то легендарной фигурой.
Несколько лет назад случилось так, что мисс Аддингтон, гувернантку Марселины, постиг необычайно мучительный приступ мигрени. Ланни упомянул об этом при Джерри, и вскоре Джерри позвонил ему по телефону: мистер Дингл просит разрешения зайти помочь страдалице; если она согласна, Джерри с удовольствием привезет его. Мисс Аддингтон, как строгий и правоверный член англиканской церкви, была скачала шокирована этим предложением; однако ей было известно, что американский джентльмен действует во имя божие и что особые привилегии, дарованные господом церкви короля Генриха Восьмого, не возбраняют и другим лицам обращаться к всевышнему, если они того пожелают; а кроме того, головная боль была жестокая. Итак, мистер Дингл явился и попросил оставить их наедине, что привело в смущение девственную лэди. Но это был по всем признакам человек вполне почтенный, и потом ведь это все разно что врач. Он усадил мисс Аддингтон в кресло, а сам стал позади, положил ей руки на лоб и закрыл глаза.
Результат изумил всех, особенно гувернантку. Когда он кончил молитву и снял руки, он спросил: — Как вы себя чувствуете? — И она, поморгав, воскликнула: — Представьте, все прошло! — Это было совершенно невероятно, но факт оставался фактом, весьма приятным фактом. После этого случая, всякий раз как у мисс Аддингтон начинался приступ головной боли, она спешно посылала за мистером Парсифалем Динглом.
Конечно, друзья Бьюти не могли не подшучивать над благочестивой сорокалетней девственницей. Они не сомневались в том, что тут начался роман и с любопытством выспрашивали, как он развивается. Софи прозвала целителя мисс Аддингтон ее рыцарем святого Грааля и утверждала, что единственным препятствием для счастливого брака является его ужасная фамилия — Дингл. Отчего он не переменит ее на Дон? Ведь есть такая песенка: «Дингл-дон, дингл-дон, дингл-дингл, дон и дон!» Уж лучше бедняжке
