поскорее взять эту фамилию. Но мистер Дингл слышал эту шутку, еще когда был школьником, однако своей фамилии не менял.
Быоти Бэдд ухитрилась прожить всю свою жизнь, обходясь без духовенства. В детстве ей внушали, что господь бог запрещает все, что доставляет человеку удовольствие, поэтому она махнула рукой на его запреты, стала делать именно то, что доставляло ей удовольствие, и решила, что господь бог — это измышление самовластного баптистского проповедника по имени Джон Элифалет Блэклесс. Здесь, на Ривьере, имелось несколько почтенных джентльменов-профессионалов, служивших господу богу, и с иными из них она была знакома. Были среди них и католики, и протестанты, — но все приятные люди из общества, интересные собеседники, знатоки вин и яств. Подразумевалось, что они приберегают бога для тех случаев, когда выполняют в церкви религиозные обряды, — вы же могли присутствовать, если хотели. Но не было случая, чтобы священник или иное духовное лицо стал упоминать имя божие в светском обществе: любой из знакомых Бьюти увидел бы в этом бестактность.
Поэтому представление о таком боге, которого носишь повсюду с собой, было для Бьюти совершенной новостью, и притом такой, которая ставила ее в тупик. Раз бог находился в Бьюти Бэдд и знал решительно все, что она думает, и все, что она делает, то ради бога— отчего же он не удерживает ее? Мистер Дингл уверял, что это очень утешительная идея, когда к ней привыкнешь, так как она изгоняет из сердца всякий страх: бог любит нас, не взирая на наши грехи, и он хочет одного, чтобы мы старались стать лучше и не мешали ему помогать нам. Все это мистер Дингл называл «свободной религией»; человеку совершенно не нужен священник в роли посредника, ведь бог все время тут, в центре вашего сознания, и вы можете обращаться к нему и получать ответы через собственное сердце. — Нет, нет, — пояснял целитель, — вы не слышите никаких голосов, просто вы это чувствуете. Попробуйте, вы даже удивитесь.
Вот будут смеяться ее великосветские друзья, если узнают об этом! Но бог не будет смеяться, уверял ее мистер Дингл, и все может остаться в совершенной тайне между нею и богом. Очень скоро, как только мадам Детаз почувствует, что получает на свои молитвы ответ, она станет смелее, и ей захочется сообщить другим о своем открытии, как делает это мистер Дингл с тех пор, как врата веры распахнулись в его сердце.
И вот джентльмен с забавной фамилией стал постоянным посетителем Бьенвеню. В джентльмене не было и тени навязчивости, он никогда не являлся без приглашения, говорил, только когда к нему обращались, и если у него возникало малейшее подозрение, что он кому-то мешает, он выходил в сад и любовался цветами или стоял на террасе и смотрел, как солнце садится за Эстерельскими горами, и это значило, что он молится.
Какое утешение знать, что, если с вами случится что-нибудь серьезное, он тут, под рукой, и призовет бога к вам на помощь.
Не было на свете более неугомонной свахи, чем очаровательная белокурая хозяйка Бьенвеню; и когда на ее горизонте появился этот новый мужчина, мысли ее невольно устремились к мисс Аддингтон; закоренелая в своей добродетели англичанка явно нуждалась в помощи, и Бьюти именно в этих целях приглашала мистера Дингла на завтраки. В конце концов мисс Аддингтон весьма заинтересовалась религиозными взглядами мистера Дингла, и он убедил ее, что в его действиях нет решительно ничего противоречащего англиканской догме. Разве Христос, явившись ученикам после своего воскресения, не дал им на этот счет самых точных указаний? «Будете во имя мое налагать руки на больных, и они исцелятся!» Чего, кажется, яснее?
Но, хотя они были безусловно подходящей парой, дальше отвлеченных бесед дело не шло, и после нескольких недель ожидания и наблюдений Бьюти стала находить это даже возмутительным: что станется с человеческим родом, если мужчина и женщина, оставаясь вдвоем, только и будут что изучать священное писание да молиться?
Мистер Дингл, вероятно, так долго жил в одиночестве, что стал робок; или, может быть, в его верованиях было что-то, обрекавшее его на безбрачие, на такие отношения с женщинами, которые, как Бьюти слыхала краем уха, называются «платоническими»? Она чувствовала, что ее прямая обязанность — выяснить это, и вот однажды, оказавшись в гостиной наедине с целителем, она поставила вопрос ребром: — Как вы относитесь к любви?
Мистер Парсифаль Дингл слегка покраснел и смутился.
— Мне пришлось, — пояснил он, — пережить тяжелую драму, которая повлияла на всю мою жизнь.
— Что вы говорите! — воскликнула Бьюти. Она не попросила: «Расскажите, если можно!», — но эта просьба так и звучала в ее голосе.
— Когда я был юношей, мадам Детаз, я питал глубокое чувство к одной молодой особе с прекрасным характером, и утрата ее была для меня трагедией. С тех пор я не мог и подумать о любви — вероятно, потому, что все время искал именно тех достоинств, которые привлекали меня в этой молодой особе.
Бьюти решила, что такой роман не может не тронуть викторианское сердце мисс Аддингтон; она сказала: — Я уважаю ваши тонкие чувства, но разве можно всю жизнь лишать себя радости только потому, что когда-то вы пережили горе?
— Это не было для меня лишением. Я подчинился воле господней, и он даровал мне иное счастье.
— Пусть так, мистер Дингл. Ну, а подумали вы о том, что, может быть, лишаете счастья преданную вам женщину?
— Должен сознаться, я никогда не подходил к вопросу с такой точки зрения. Я не считал себя особенно завидным женихом.
— Не слишком ли вы скромны? Можно говорить с вами откровенно?
— Прошу вас. Сочту за великую честь..
— Должна вам сказать, что я высоко ценю мисс Аддингтон; она прожила у нас несколько лет и заслужила в этом доме всеобщее уважение. Вам не приходило в голову, что она, быть может, интересуется вами?
Кровь медленно прилила к херувимским щечкам чудотворца, и его ярко-голубые глаза широко раскрылись. — Что вы! — воскликнул он; и в его тоне можно было безошибочно уловить нотку ужаса.
— Вы никогда не думали о ней в этом смысле?
— Я делал все, что было в моих силах, чтобы помочь мисс Аддингтон и направить, когда она сама этого пожелала, ее религиозные искания по верному пути. Я искренно надеюсь, что в моем поведении не было ничего, дающего ей право считать, будто я… питаю какие-то намерения…
— Вы не думаете, что могли бы заинтересоваться ею как женщиной?
— О нет, это невозможно!
— Почему вы так уверены?
— Очень трудно объяснить… чтобы это не показалось обидным… Разумеется, мисс Аддингтон во всех отношениях достойная женщина, но… она женщина не того типа, который мог бы увлечь мое… так сказать… воображение!
Наступила пауза; затем Бьюти вдруг спросила: — А как вам кажется, кто мог бы увлечь ваше воображение, мистер Дингл?
Ей так хотелось, наконец, понять, что такое платоновская философия.
— Вы действительно хотите, чтобы я сказал?
— Я хочу быть вашим другом и помочь вам, как вы помогаете другим людям.
— Вы оказали мне великую честь, и ваша доброта глубоко тронула меня. Ничто в жизни не давало мне такой радости, как ваша дружба. Я хочу сберечь ее, как драгоценность, и никогда ничем не позволю себе осквернить ее.
— Ну, конечно, мистер Дингл, да и каким образом?
— Вы задали мне очень щекотливый вопрос, мадам Детаз, и он очень взволновал меня. потому что в последнее время я столько раз говорил себе: о, если бы мадам Детаз не была богатой и я мог бы свободно высказать ей все, что живет в моем сердце!
