везти его на Запад. Из этого положения никакого выхода уже не было: прямо с поезда его должны были перевести на пароход, который отвезет его в Данциг, а оттуда — в Польшу, в 'белый террор'.
Бэнни настаивал, что необходимо было что-нибудь предпринять, и м-р Долливер пригласил двух других, еще более дорогих адвокатов, на счет, конечно, м-ра Росса, и все они советовались, рассуждали, писали записки и ездили в суд. Но все это вполне безрезультатно. Тем временем в ответ на нервные звонки Бэнни м-р Росс сел в автомобиль и, не считаясь ни с какими законами скорости, примчался в Энджел-Сити. У подъезда дома его ждали Бэнни и Рашель. Они поднялись с ним в его 'берлогу' и рассказали ему все подробности дела и объяснили ему разницу между идеями правого и левого крыла социалистической партии. Во время этих объяснений Рашель не выдержала и, упав на диван, громко разрыдалась.
М-р Росс, так же, как и Бэнни, не выносивший женских слез, подошел к ней и, дружески похлопывая ее по плечу, сказал:
— Тише, тише, дитя, не надо плакать. Я достану его, если даже мне придется для этого посылать нарочного в Нью-Йорк.
С этими словами м-р Росс вышел из комнаты и опять сел в автомобиль и уехал. Это было около полудня, а за несколько минут до трех часов перед домом, в котором жила семья Менциес, остановилось такси — и кто, вы бы думали, из него вышел? Сам Хаим! Грязный, небритый, но спокойный и улыбающийся, готовый продолжать свою работу в защиту своих товарищей, рабочих в мастерских готового платья. Он не имел ни малейшего представления о том, как все это произошло. Сторожа тюрьмы, выпуская его на свободу, ничего ему не сообщили, а он со своей стороны не нашел нужным задавать им какие бы то ни было вопросы. И ни он, ни его дочь так ничего и не узнали, так как то, что сказал м-р Росс Бэнни, носило чисто конфиденциальный характер.
— Что я сделал? Пригласил к себе Бэна Скута, одного из старых наших друзей.
— Бэна Скута? — Бэнни ни разу в течение всех последних лет не вспомнил об их 'нефтяном комиссионере'.
— Да. Бэн теперь работает в этой области, и он для меня это сделал.
— Что же ты ему сказал, папочка?
— Говорить много не пришлось. Я дал ему пятьсот долларов и сказал: 'Бэн, пойди к тому человеку, который посадил эту старую обезьяну в тюрьму, и вели ему его выпустить, а потом вернись ко мне, и я дам тебе еще пятьсот долларов'.
— Ну?! — воскликнул Бэнни.
М-р Росс закурил сигару и, глядя на облачка голубого дыма, проговорил:
— Теперь ты видишь, сынок, почему нам, нефтепромышленникам, нельзя не принимать участия в политике.
Помимо того, что этот инцидент завершил политическое образование Бэнни, он был важен еще в том отношении, что благодаря ему Ви Трэсси начала принимать большое участие в жизни нефтяного принца. Вечером того же дня м-р Росс позвонил по телефону звезде кино и, когда та подошла к аппарату, сказал:
— Слушайте, Ви, вы чересчур много времени уделяете вашей работе.
— Что вы хотите этим сказать, м-р Росс?
— Меня зовут 'папочка', — ответил м-р Росс. — А хочу я сказать следующее: вы недостаточно заботитесь о моем сыне. Он опять попал в разные неприятные передряги с этими большевиками — и все только потому, что вы недостаточно часто с ним видитесь.
— Но, м-р папочка, ведь это потому, что я старалась не отвлекать его от его занятий. Я думала, что вы будете недовольны, если он перестанет относиться к ним так серьезно, как раньше.
— Пустяки! Забудьте о них думать, об этих его занятиях… Это сущий вздор! Ничего хорошего он от них не видит, да не так уж он ими и интересуется. Он увлекается разными митингами, всем и этими социалистами, и было бы гораздо лучше, если бы он бывал больше с вами.
— О папочка!.. — Голос Ви слегка дрогнул. — Вы ничем не могли доставить мне большего удовольствия. Я безумно влюблена в вашего мальчика.
— И прекрасно. Возьмите его, стало быть, под свое крылышко и держите там. И если вам удастся отвлечь его от этих 'красных', то будьте уверены, что я не забуду вас в своем завещании.
После этого разговора Бэнни мог назначать свидания Ви во всякие часы дня и ночи. Причины она ему не объясняла, — ее идея о том, чтобы ничего не скрывать друг от друга и говорить всегда одну только правду, не шла так далеко. Она предпочитала, чтобы он объяснял это своей неотразимостью, что льстило его эгоизму мужчины. Иногда, притворяясь недовольной частыми посещениями Бэнни, она говорила:
— О, Бэнни, твой отец скажет, что я не даю тебе учиться, что я не женщина, а вампир.
Но Бэнни в ответ только смеялся и говорил:
— Дурочка! Он прекрасно знает, что если ты откажешь мне в свиданье, то я пойду на какой-нибудь митинг социалистов.
Они были счастливы, счастливы безгранично. О, этот восторг юных душ, эти горячие объятья, этот страстный трепет каждого нерва!
Любовь поглощала их всецело, сообщала всему, что их окружало, особое, ни с чем не сравнимое очарование.
Все — каждый звук их голоса, каждый жест, взгляд, платья, которые они носили, экипажи, в которых они катались, комнаты, в которых они жили, — все это было полно в их глазах исключительной, чарующей прелести. Когда они не виделись, они беспрестанно звонили друг другу, и телефонные барышни уставали соединять их номера. Бэнни в совершенстве выучился править автомобилем одной рукой, дружил со всеми профессорами и искусно исчезал с их лекций. Совесть его больше не тревожила: он исполнил свой долг по отношению к социалистическому движению, так как лепта, внесенная м-ром Россом, представляла собой нечто безусловно очень существенное. К тому же забастовка кончилась, рабочим удалось добиться некоторых льгот, их лидеры были выпущены на свободу, и об обещанных разоблачениях, касающихся их контакта с Москвой, в газетах больше уже не упоминалось. А потому и в обществе все о них скоро забыли.
Но Ви все еще продолжала не пускать Бэнни в свою студию. Она пустит его, когда будет работать над своей новой картиной, но эту она ему не покажет, так как знает, что она не понравится ни ему, ни его большевикам. Но все остальное ее время принадлежало ему — каждый момент ее жизни. Пожилая экономка, получив свой пятидолларовый билет, была глуха, нема и слепа. Спальня Ви была во втором этаже, и из ее окон был великолепный вид на все четыре стороны. Она была вся белая, отделанная с изысканным изяществом. Здесь они принадлежали друг другу, и слезы экстаза навертывались на глаза Ви.
— О Бэнни, Бэнни! Я клялась, что никогда больше не позволю себе увлечься, а вот теперь… Я так люблю тебя, и я так счастлива! Никогда не мечтала я о таком счастье, никогда! И я умру, Бэнни, если ты меня разлюбишь!..
Он не давал ей кончить и поцелуями рассеивал ее страхи. Недаром учит старая пословица: 'поступки говорят громче слов'.
Да, небо их счастья было так ясно! И, однако ж, вглядываясь пристальнее, можно было заметить маленькое облачко, совсем крохотное, величиной с ладонь. Бэнни совсем его не замечал, а Ви видела только моментами и тотчас спешила отвернуться и устремляла взгляд в другую сторону. О, без сомнения, это облачко исчезнет и цветы их счастья не завянут никогда.
Новая картина была готова. Опять пробил час славы Ви. На всех плакатах, на всех афишах красовались ее портреты.
'Великий Шмольский создал новую картину с Ви Трэсси в главной роли! 'Депутат дьявола'. Картина стоимостью в миллион долларов. Сюжет из истории русской революции!'
Так гласили афиши. Ви была изображена на них в тот момент, когда она, в изорванном во время борьбы платье, бросается в объятия своего спасителя, молодого американца, агента сыскной полиции.
Все газеты были полны подробнейшими сведениями обо всем, что касалось картины: об авторах сценария, о директоре, об артистах, декораторах, костюмерах и музыкантах, но больше всего говорилось,
