прежним владельцам. Три или четыре из них пустовали, что нимало не волновало отца, который заявил о своем намерении оставить их для охоты и распорядился чтобы м-р Хардекр поставил значки на протяжении всех купленных им двенадцати тысяч акров с целью внушить м-ру Бенди мысль о чрезвычайной жадности Росса к мелкой дичи.
Почти весь цивилизованный мир вступил в войну. Газеты, которые читали отец и Бэнни, превратились в сплошные плакаты с картами во всю страницу, флажками отмечались ежедневные битвы и поражения, и говорилось о тысячах, а может быть, десятках тысяч погибших людей.
Мирно процветающим жителям Калифорнии все это представлялось сказкой о старинных далеких несчастьях, которые трудно вообразить себе. Америка официально объявила нейтралитет. Это значило, что на уроках о 'текущих событиях', где Бэнни изучал, что происходит на свете, учителя требовали объективного отношения к войне и делали строгий выговор ученику, оскорбляющему другого ученика выражением националистических симпатий.
Для деловых людей вроде Росса нейтралитет обозначал, что они могут получать деньги с обеих сторон; только 'Антанте' можно продавать прямо, а 'центральным державам' — через посредство голландских и скандинавских агентов, и когда Англия попыталась прекратить это блокадой, агенты подняли настоящий вой.
Цены на 'горючие' материалы начали немедленно подниматься. Бэнни ужасался при мысли, что миллионы отца возрастали за счет агонии остального мира. Но Росс ответил, что это смешно, и не его вина, что народы Европы упрямо ведут войну. Раз они нуждаются в предметах, которые он продает, то и должны платить за них по рыночной цене. Всякого рода спекулянты являлись к Россу, внушая ему, что при его огромных наличных капиталах он может делать чрезвычайно быстрые обороты, покупая сапоги, корабли, сургуч и прочие 'боевые' принадлежности. Росс отвечал на это, что он знает одно дело — нефть, и свою дорогу в жизни пробил именно тем, что держался дела, которое знает. Когда представители воюющих держав приглашали его для подписания контрактов на поставку нефти, он заявлял, что ничто не может доставить ему большего удовольствия, но предлагал им, прежде чем платить, обменять свои европейские боны на добрые американские доллары, приводя в пример маленькие уличные рестораны, в которых всякий посетитель может видеть следующую надпись: 'У нас соглашение с банком, — он не продает супов, а мы не меняем чеков'.
На основании репутации отца, слывшего человеком неограниченных средств и неоспоримой честности, Бэнни был избран казначеем футбольной команды новичков, — должность крайне ответственная, дававшая ему право сидеть на боковых линиях и помогать лидеру своей партии.
В то время как на другом краю света люди метались во мраке, снегу и грязи, с ослепленными усталостью или выбитыми пулей глазами, с вываливающимися в грязь внутренностями, в Калифорнии сияло солнце, а Бэнни стоял, обратившись лицом к толпе школьников, числом около двух тысяч, сидящих на скамейках и вопящих в унисон нелепые слова — боевой клич их партии. Он пришел домой сияющий, охрипнув до такой степени, что едва мог рассказать причину своей радости. Тетя Эмма тоже сияла, — наконец-то он становится похожим на других мальчиков, и семья Россов начинает занимать в обществе подобающее ей положение.
Наступили рождественские каникулы. По общему признанию, отец чересчур заработался, и Бэнни предложил ему: 'Поедем за перепелками'. Теперь было не так трудно, как прежде, вытащить отца: у них был собственный заповедник для охоты. 'Заповедник' звучало великолепно, и было бы странно не воспользоваться им.
Они уложили свое походное снаряжение, покатили в Парадиз и раскинули палатку под тем же дубом, как и прежде. Ранчо и семейство Аткинсов оставались все те же, только детская шеренга стала дюйма на два выше, да на каждой девочке было надето новое платье. Положение семьи значительно улучшилось с тех пор, как вместо расхода в десять долларов у нее оказался ежемесячный доход в пятнадцать долларов.
Отец и Бэнни отправились за дичью и настреляли полную сумку. Попутно они осмотрели и полоску нефти, теперь засохшую и покрытую песками и пылью. Вернувшись на стоянку, они как следует поели. Потом пришла Руфь за грязными тарелками. Она заняла место Эли, которого пригласили ухаживать за миссис Пуффер, страдающей головными болями. Эли приносил много добра своими исцелениями, слухи о них разнеслись далеко, и люди стекались отовсюду, прося его возложить на них руки.
Бэнни спросил Руфь, не слыхала ли она о Поле. Она ответила, что Поль приходил с ней повидаться месяца два назад и что дела у него идут хорошо. Она казалась несколько смущенной, и Бэнни подумал, что это из-за присутствия папочки, который лежал тут и слушал. Тогда Бэнни пошел проводить ее, и по дороге Руфь рассказала о Поле. Он принес ей книгу, которая должна была доказать, что если она не хочет, то может не верить в библию. Папа поймал ее с этой книгой, отнял ее и бросил в огонь, а Руфь потом высек. Бэнни пришел в ужас.
— Вы хотите сказать, что он вас побил? — воскликнул он.
Руфь ответила, что отец пустил в ход ремень от конской сбруи.
— Он сделал вам больно?
Руфь подтвердила: да, это было так больно, что она только через неделю стала садиться. Ее немного удивило возмущение Бэнни: ей вовсе не казалось странным, что девушку, которой почти шестнадцать лет, может высечь отец. Она думала, что отец делает ей добро, считая своим долгом спасти ее душу от адского пламени.
— Что это была за книга? — спросил он, и Руфь ответила:
— 'Век разума', это старинная книга, — быть может, Бэнни слыхал о ней?
Бэнни не слыхал, но тут же решил отыскать второй экземпляр ее, прочитать и передать Руфи все, что в ней написано. Он отправился к отцу и излил свое негодование. Но оказалось, что отец держался по этому вопросу того же мнения, что и Руфь. Конечно, срам для ребенка быть высеченным за попытку приобрести знания, но старый Абель Аткинс в своей семье — глава и имеет право наказывать детей. Отец сообщил, что слыхал об этой книге: это сочинение, знаменитого 'еретика' по имени Том Пэн, который что-то делал в эпоху американской революции. Отец никогда не читал Пэна, но легко мог себе представить, в какую ярость его книга привела м-ра Аткинса. Если Поль читает подобные вещи, он далеко пойдет!
Бэнни не мог здесь больше оставаться. Его ужасало, что Руфь секут за попытки развить свой ум. Он говорил об этом весь день, заявляя, что должен существовать закон, воспрещающий подобные вещи. Отец возразил, что закон вмешивается только в случае применения отцом слишком жестокого и необычайного наказания. Бэнни настаивал на том, что папочка должен вмешаться, а отец спрашивал, смеясь, хочет ли Бэнни, чтобы он усыновил Руфь. Бэнни этого не хотел, но думал, что папочка должен использовать свое влияние на Аткинса. Отец заметил, что глупо стараться переубедить такого тупого старика: чем больше станешь ему доказывать, тем упорнее будет он стоять на своем. Свое влияние на старика он приобрел только тем, что делал вид, будто соглашался со всеми его бреднями.
Но Бэнни никак не хотел оставить эту тему, убеждая отца, что, если бы он захотел, он безусловно мог бы чего-нибудь добиться и что он должен что-нибудь сделать. Росс немного подумал и сказал:
— Вот что я тебе скажу, сынок! Нам с тобой следует придумать новую религию. — Бэнни был знаком этот тон, отец над ним подсмеивался, и он терпеливо ждал. — Да, — продолжал Росс, — необходимо разработать для них 'Истинное слово' и сделать одной из главных заповедей этой религии запрещение мужчинам бить девушек. Нужно специальное откровение как раз по этому поводу.
Бэнни заинтересовался. Отец начал задавать ему вопросы о Поле: во что тот верил, что рассказывал относительно Руфи и что говорила Руфь о себе самой. Бэнни понял, что отец собирается что-то предпринять, и ждал с любопытством, что же это будет.
Они снова поохотились и по возвращении развели большой костер. После веселого ужина Росс сказал:
— Теперь пойдем основывать новую религию!
Они спустились вниз к хижине, — Росс, погруженный в глубокое раздумье, а Бэнни, от любопытства шагая на цыпочках, — ведь никогда нельзя сказать, что сделает папочка, когда ему приходит настроение сыграть какую-нибудь шутку. В позднейшие годы, оглядываясь назад и вспоминая этот момент, мальчик всегда задавал себе вопрос: что испытали бы они оба, если бы предвидели последствия этой шутки —
