— О богах.
— Мой жених чуть было не стал язычником? Он усмехнулся:
— А разве я не язычник?
— И это все?
— Был еще ужасный шум, такой же оглушающий, как на водопаде Игуасу, — казалось, мир рушился. Потом все завертелось. Я был уверен, что сейчас умру, что меня сотрут в порошок.
Далекие голоса поднимались от Рио-де-ла-Плата. Ни малейшего ветерка не проникало через широко открытую застекленную дверь, выходившую в сад поместья. Никогда еще в Буэнос-Айресе не было так душно и влажно. Такая тяжелая и давящая влажность может убить, если не поостеречься.
Женщина нервно потянулась за пачкой сигарет, лежавшей на низеньком столике. Закурив, она выпустила дымок и долго наблюдала за голубоватыми завитками, а потом тихо сказала:
— Как бы то ни было, но ты меня ужасно напугал.
— Я сожалею. Ведь ты знаешь, что такое кошмар… тут просто не владеешь собой…
— Дело не в кошмаре, Рикардо, а в твоем голосе.
— Мой голос?
— Ты кричал, но крик был не твой.
— А чей же?
— Кричал-то ты, но чужим голосом.
— Забавно.
— Забавно? Я до смерти перепугалась!
— Может, во мне пробудился чревовещатель?
— Рикардо! Перестань! Я не шучу. Серьезность тона озадачила его.
— Да успокойся ты. А что я говорил?
— Трудно повторить… Какие-то бессвязные слова… Непонятные… Уверена в одном: говорил ты не на испанском. Это было скорее что-то похожее на диалект. Ничего вразумительного во всяком случае.
Рикардо Вакаресса встал с кресла и подошел к распахнутой двери. Он был мокрый от пота. Духота неимоверная. Казалось, задыхаются даже гибискусы и глицинии. Он взглянул на свое любимое дерево- талисман — восхитительную араукарию. Все считали, что он сошел с ума, когда за большие деньги — несколько тысяч песо— велел выкопать ее из земли Патагонии и пересадить сюда. Все как один утверждали, что несчастное хвойное дерево не приживется на новом месте. Сегодня же араукария и не думала погибать, за три года она вымахала до пятнадцати метров. Вероятно, это окончательно убедило Рикардо в том, что деньги, оставленные ему отцом в наследство, дают удивительную власть.
Он машинально провел ладонью по лбу, размышляя, есть ли еще силы у заполоненной реки течь там, в лимане.
Вообще-то лучше бы уехать на несколько дней в свой дом на берегу океана, в Мар-дель-Плата, подальше от угнетающей влажной духоты и скуки. Увы, невозможно. Предстоят деловые встречи. В перспективе — подписание выгодной сделки. Пятьсот тысяч долларов обломится ему, если все пройдет как задумано. А все так и должно пройти. В конце концов, когда, в какой момент жизни удача изменила ему? Он всегда был везунчиком. Интересно, почему древние представляли фортуну в виде женщины с повязкой на глазах и с рогом изобилия в руке? Удача не должна быть слепой, раз уж она пристрастна и отдается добровольно. Почти безотчетно он прошептал:
Vinieron de Italia, tenian veinte anos
Con un bagayito por toda fortuna…
В продолжении говорилось о кучке эмигрантов, уехавших из Италии в Аргентину в двадцатилетнем возрасте. Они не уставали повторять: «Hacerse America» 1. Разве не обещали им, что на этом континенте полно золота? Не поэтому ли они окрестили одну из своих рек Рио-де-ла-Плата — река Богатства? Вместо денег большинство из этих пионеров нашли нищету и одиночество. День за днем их надежды увязали в голой земле, без деревца, без камушка, в пампасах. Эту страну действительно ожидало прекрасное будущее, недра ее оказались чрезвычайно богатыми, но все это будет позже. Пионерам не повезло только потому, что они оказались первыми. Но в любом случае эта песня была не о Рикардо, и если уж ему случалось напевать ее, то больше для того, чтобы отвести рок.
— Ты поешь?
— Извини, я задумался.
Женщина нервным жестом раздавила сигарету в первой попавшейся пепельнице.
— По всей видимости, тебя, кажется, не очень-то тронуло то, что я только что сказала.
Сразу он не ответил. Ему вспомнилось, что этот самый кошмар его преследовал уже несколько ночей. Поневоле вообразишь себе бог знает какую болезнь!
Рикардо небрежно махнул рукой:
— Послушай, Флора, не будем говорить об этом. Я уже все забыл.
— Ты считаешь, что говорить на незнакомом языке голосом неизвестного человека вполне нормально? — Она в раздражении возвела глаза к небу. — Какое-то безумство!
— Согласен. Может, я и бормотал что-то такое. Но многие люди ворчат во сне, невнятно говорят, несут околесицу…
— Не своим голосом? Голосом… — Флора помешкала, прежде чем продолжить: — Замогильным, загробным!
— Замогильным!.. Миленькая, тебе не кажется, что ты немножко преувеличиваешь?
Вакаресса потянул ее за рукав в спальню:
— Пошли. Еще нет и пяти. А мне надо бы немного поспать перед дорогой.
— Ты уезжаешь?
— У меня важная встреча. Намечается неплохое дельце.
— Когда вернешься?
— Дней через четыре-пять.
— Но мы приглашены на ужин к Женаро на завтра.
— Очень жаль. Придется пойти без меня.
— Рикардо, любимый, нехорошо так поступать. Ведь это уже не первый раз…
Приблизившись, он нежно обнял ее:
— Не сердись. Дело-то важное. И скрылся в спальне.
Оставшись одна, Флора прилегла на канапе с узорчатыми подушками.
Какого черта продолжала она ходить к этому мужчине? Она, Мендоса! Подумать только, она отдала ему девственность и согласилась выйти замуж! Она была молода — всего-то двадцать семь — и красива. Стоило посмотреть, как мужчины глазели, когда она проходила мимо. Да и богата она была, не беднее Рикардо. Кроме того, никто больше не мог похвастаться таким происхождением: среди ее предков был известный Педро Мендоса, основатель Сент-Мари-дю-Бон-Эр, Буэнос-Айреса. Произошло это, правда, в XVI веке, а сейчас шел 1930 год. Но какое это имеет значение! В Аргентине не было человека, который не слышал бы, кто такой Педро Мендоса.
Откуда же такая страсть? С его стороны были только мимолетные знаки внимания. Хуже того, он ни разу не сказал ей: «Я тебя люблю», даже в разгар любовных игр. Она знала его почти год, но никак не могла определить: то ли у Рикардо Вакарессы совсем отсутствовали эмоции, то ли какой-то страх начисто парализовал его чувства. Единственное, что его интересовало, — это пастбища, размеров которых он и сам не представлял. Кроме лошадей, его увлекал разве что конный баскетбол — глупая забава, которую Флора ненавидела. Как можно восхищаться всадниками, до кровавого пота старающимися загнать кожаный мяч в железное кольцо, укрепленное на столбе? Подумать только, первоначально мячом служила несчастная утка! Вот глупость!
Флора коснулась пальцем щеки. Углубившись в свои мысли, она и не заметила выплывавшие из глаз слезинки.
2
Буэнос-Айрес — не город, Аргентина — не страна. Это два корабля, посаженные на мель. На их палубах процветает, рождается, живет, поет и умирает половина планеты.
