Она лежит там, предлагая себя, изнемогая от страсти. Ее руки раскинуты.
Ноги ее расходятся, подобно волнам перед носом корабля.
Живот ее, однако, несовершенен: над лобком выделяется горизонтальный шрам.
Но именно этот неожиданный недостаток делает ее тело волнующим.
Голос ее приглушен:
— Заря моей жизни, взгляни на меня…
— Я рядом с тобой.
— Почему ты так нерешителен?
— Я боюсь.
— Боишься? Кого?
— Ты хорошо знаешь. Они подстерегают нас и не упустят добычу.
— Отбрось свои страхи! Что естественно, то не стыдно.
— Они ревнивы, ненасытны…
— Заря моей жизни, повторяю, не надо стыдиться того, что дозволено. Подойди же. Ближе. Пламя трепещет. Смотри, я открыта, туника моя выше груди. Любуйся своим сокровищем.
— Потерпи.
— Зачем? Я слышу тебя, а моя страсть и желание — глухи. Иди же. Войди в орошенный сад. Пожалей его!
— Любовь…
— Пожалей, не дай упасть в обморок! Ты — хозяин его. Ты — мой господин.
Поднимается ветер. Его порывы все сильнее. Видно, как он сбивает верхушки волн. Колышущиеся в сумерках фитильки канделябра освещают пурпурную тунику.
Вход в ее тело узок и тесен. Странно. Даже силой мне удается войти в него лишь наполовину.
— Почему вздыхаешь ты, возлюбленный? — Она моргает. Губы раздвигаются в невыразимой улыбке. Она стонет. — Почему? Войди глубже, о свет моих глаз! Войди же!
Мольба идет из глубин ее тела.
Я вскрикиваю. Тело мое приподнимается в неистовстве.
Наконец-то! Плотина прорвана. Ничто больше не сможет нас остановить.
Я вошел в нее.
Горячая бездна обволакивает, всасывает меня.
Бурный поток, безмерность, вспышки звезд.
Молчаливое желание сменяется необузданностью. Погрузившись в нее, я приподнимаю ее бедра, чтобы полностью раствориться в ней.
— Ты права, любовь моя. Боги нам не помеха!
— Да, поступай как знаешь. Еще! Глубже! Сильнее! Не останавливайся. Войди целиком, смени положение. Моя жизнь — в тебе.
У подножия неподвижной скалы с грохотом разбивается волна. Но волна ли это?
— Ну же, еще, иначе я своей рукой усмирю жжение! Наслаждение на грани безумия, обжигающие объятия.
А может быть, это и есть адский огонь? Я уже не слышу ее. Неподвижность. — Что такое?
— Слушай…
Глухой рокот поднимается откуда-то и топит наши слова в неистовом грохоте.
Комната равномерно раскачивается.
Статуэтка дрожит на столе. Вместо лица — правильный овал без глаз и рта. Только нос выделяется в центре лика.
От усилившейся вибрации качаются столы. Колебания сопровождаются шумом. Статуэтка падает, и одновременно обрушивается ночь, вдребезги разбивается фигурка на мраморном с прожилками полу.
— Боги…
— Молчи! Это неправда! Только не шевелись. Не выходи из…
Потолок над нами покрывается трещинами. Он вот-вот обрушится, погребая нас под собой. Я знаю, он станет нашей надгробной плитой.
Мы умрем. Мы будем замурованы заживо.
— НЕТ!
— Рикардо! Проснись! Умоляю тебя, проснись! Он очнулся, ужас еще сидел в нем. Пот заливал лицо, руки дрожали. Неуверенным движением он на ощупь нашел выключатель. Дрожащая рука опрокинула лампу, которая упала с глухим стуком. Он вздрогнул, словно загнанное животное.
— Успокойся, любимый, успокойся. Это всего-навсего кошмар. Он уже позади.
Женщина встала с кровати. В комнату проник свет. Стоя у двери, она смотрела на возлюбленного, будто видела его впервые. Бледная и полуодетая, она тоже задрожала. Он попытался справиться с прерывистым дыханием и с трудом выговорил:
— Чертовщина какая-то. Никогда у меня не было таких снов…
Мужчина замялся, подыскивая подходящее слово. Женщина подсказала:
— Таких правдоподобных?
— Да. Я там был. Я действительно там был.
— Где, скажи на милость? Что за сон ты видел? У тебя был ужасный вид.
Он не ответил и, пошатываясь, направился к двери.
Обычно у Рикардо Вакарессы была горделивая походка, отличная выправка. Он казался самоуверенным и даже наглым. Недаром близкие друзья из тех хвастунов и фанфаронов, что ошиваются в бедняцких кварталах города, прозвали его Красавчиком. Но в эти минуты, несмотря на свои сорок лет, Красавчик больше походил на растерявшегося мальчишку. Подойдя к молодой женщине, Рикардо рассеянно провел ладонью по ее щеке.
— Мне очень жаль, что я тебя разбудил.
— Куда ты идешь?
— Мне позарез нужно пропустить стаканчик.
В салоне она молча смотрела, как Вакаресса заказывал вино. Его делали из мясистого винограда, который сморщило солнце на винограднике в Сан-Хуане, в долине Ла-Риоха. Усевшись в кресло в стиле Людовика XIV, соответствующее всей стильной мебели заведения, он поднес стакан к губам.
— Расскажи мне свой сон, Рикардо.
— Абсурд, да и только. Кажется, я собирался с кем-то заниматься любовью.
— Со мной…
— С другой женщиной…
— Уже? А ведь мы только что помолвлены! Ну и начало. Все-таки расскажи.
— Все как-то смутно. Какая-то голая женщина. Всевозрастающее напряжение. Чувство тоски. Непонятные фразы о страхе, о богах…
— О Боге?
