свет. А еще дальше — темная масса. Деревня? Стога сена? Масса шевелилась, границы ее менялись по мере приближения. И вскоре масса оказалась огромным стадом быков, черной полосой выделявшимся на бледном горизонте. Быки двигались неизвестно куда — на самый край света, затерявшись в огромном пространстве.
Через четверть часа Агуеро проговорил:
— Сеньор Вакаресса, думаю, это тот самый трактир.
Рикардо приник к боковому стеклу. На краю дороги выделялось небольшое кирпичное строение. На вывеске, проржавевшей от сырости, можно было разобрать надпись от руки: «Флорида».
— Прекрасно, остановись.
В шуршании гравия «панхард» затормозил у входа в здание. Луис поспешил выскочить, чтобы открыть заднюю дверцу, но Рикардо уже вылез из машины. Он расправил складки пиджака, ловко поправил узел галстука.
— Ждите меня. Я не задержусь.
Трактир оказался почти пустым, но накурено в нем было здорово. Рикардо известно было это местечко, поскольку он всегда останавливался здесь. В зале стояло несколько деревенских столов с червоточинами, стены окрашены известью, висела и картина, предположительно изображающая пейзаж Санта-Розы.
Три посетителя в длинных блузах с сигарами во рту о чем-то спорили; на них посматривал, небрежно привалясь к стойке, хозяин. Клубы табачного дыма медленно поднимались к горящему фитилю лампы над их головами, лениво кружились, потом струйкой улетали в раскрытую дверь. Четвертый посетитель сидел. На вид он был старше всех. Обветренное красноватое лицо, прямые волосы выдавали в нем индейца.
Рикардо подошел к стойке:
— Кофе, пожалуйста.
При этом он сделал быстрое и резкое движение рукой, что на языке жестов означало «кофе нуазетт».
— Вам не повезло. Кофеварка вот уже два дня как сломалась. Есть только парагвайский чай мате.
Рикардо выругался.
— Ладно, за неимением лучшего…
Он прошел к угловому столику, сел, закурил сигарету и предался своим мыслям. В первую очередь, конечно же, перед ним встало лицо Флоры. Нежная Флора. А ведь он иногда был несправедлив к ней. Она любила его. Она страстно его любила. Почему же что-то у них не ладилось? Любовное неравновесие, наверное? Может, и тут проявляется древний миф о супругах, где один чаще всего любит сильнее?
Любопытно, что всегда, думая об этой женщине, он представлял ее только одетой, настолько болезненной была ее стыдливость, настолько пугало ее все относящееся к сексу. И вместе с тем секс ей нравился: женщина-лакомка по природе своей грешница. Рикардо хорошо понимал, что они несовместимы. А это, согласно его парадоксальной теории, является залогом успешного брака. Он давно уже пришел к убеждению, что супружеские пары распадаются только от скуки. А скука появляется, когда люди пытаются приспособиться друг к другу. Что может быть гибельнее жизни с женщиной, которая всегда со всем согласна и полностью разделяет интересы мужа? Всю жизнь он убегал от подобных дам, которые, посчитав, что соблазнили его, нашептывали после любви, как много у них общего. Они ничего не знали о ликовании, когда открываешь новый мир, и о волнении, вызванном удивлением. Да, это мог быть идеальный брак. Флора подарила бы ему двух красивых детей, желательно, чтобы один из них был мальчик. Да и чего большего может желать сорокалетний мужчина, у которого уже есть все?
— Ваш травяной мате, сеньор.
Хозяин поставил на стол небольшую бутылочную тыкву с соломинкой, наполненную настойкой темно- зеленого цвета.
Рикардо затянулся сигаретой, прежде чем поднести соломинку к губам. Ему нравился этот вкус горького чая, смешанного с табачным дымом. Бог знает почему он напоминал ему поцелуи Флоры.
По залу поплыла мелодия флейты. Пронзительная, чарующая, с налетом меланхолии. Мелодия, словно поток чистой воды, омывала тишину. Рикардо поискал глазами музыканта. Это мог быть только старый индеец, виденный минутой раньше. Углубившись в себя, безразличный ко всему, положив локти на стол, играл именно он. К какому раздробленному племени он принадлежал? Чаруа? Гарани? Что он делал здесь, вдали от высокогорных плато?
Он отвернулся, продолжая потягивать свой мате. Было что-то трогательное в этой мелодии, как в рыданиях ребенка. Звуки ее еще некоторое время очищали атмосферу, потом наступила тишина.
— Как тебя зовут, друг? Мое имя — Янпа. Рикардо вздрогнул от неожиданности. Как к нему мог подойти индеец?
— Ты не обязан мне отвечать. Имена преходящи. Мы можем менять их по своему усмотрению. Я же — Янпа. Я из племени техуельчей.
Рикардо немного пришел в себя. Еще один тронутый, один из тех бедняков, который за разговорами выудит из него несколько песо.
— Ты думаешь, что я свихнувшийся старик, не так ли? Ты, может быть, даже принимаешь меня за хейоку? Кто знает? Может, я и такой.
— Я не знаю, что такое хейока, — проворчал Рикардо.
— У моих братьев, которые живут на равнинах, там, далеко на севере, хейока — это человек, делающий все наперекор другим. Он садится на лошадь головой к хвосту, прощается, когда надо здороваться, говорит: «Я сейчас испачкаюсь», — вместо того чтобы сказать: «Я сейчас умоюсь». У него тысячи других причуд. Над ним смеются, он делает все, чтобы над ним смеялись, но, поверь мне, племя тоскует без такого хейоки. Если бы у техуельчей были подобные типы, они легче переносили бы несправедливость.
Рикардо сунул руку в карман и вытащил пригоршню песо.
— Нет! Друг! Не делай этого.
Тон был таким неожиданным, что рука замерла в воздухе. Рикардо раздраженно бросил монеты на стол и собрался встать.
— Погоди!
Бугорчатая рука индейца с удивительной силой схватила его за локоть; рука была шершавая и твердая, как высушенная глина.
— Погоди. Ответь мне. Я должен знать. Это очень важно. Ты уже совершил Великое Путешествие?
— О чем ты говоришь?
— Ну и глупец же я! Ведь ты живешь в городе. А душа давно не говорит с людьми из городов.
— Разумеется, — сказал Рикардо, пытаясь подавить нетерпение. — А сейчас мне нужно уйти. Меня ждет длинная дорога.
Индеец тихо покачал головой, в уголках его губ затаилась загадочная улыбка.
— Твоя дорога действительно будет длинной.
— Да отпусти же меня!
— Не бойся. Я не сделаю тебе плохого. — Он наклонился к уху Вакарессы: — Ты принадлежишь к избранным. Ты обладаешь властью.
Было что-то ненормальное в силе, с которой индеец сжимал его локоть.
— Ты — шаман, шаман. Я сразу это увидел. Как только ты вошел…
Хозяин крикнул из-за стойки:
— Эй, там! В чем дело? Этот старый дурак пристает к вам?
Не обращая на него внимания, индеец снова зашептал:
— Ты шаман, только еще не знаешь этого. Лишь тебе предстоит пройти в дверь круга.
— Я это запомню. Может, теперь отпустишь меня?
Янпа снисходительно разжал свои тиски.
Рикардо гневно взглянул на него и поспешил к выходу. Переступая порог, он услышал за спиной скрипучий голос индейца:
— Что бы ты ни делал, помни: сон — разум одного. Действительность — безумие всех!
3
— Вы опасный делец, Вакаресса. Я благодарю небо за то, что не каждый день
