средств на этом и остановился. Продолжение вы, конечно, знаете… Пенки снял Эванс. Никогда еще ни один грек не был так близок к великому открытию.
— Отсюда и недовольство того мецената…
— Этим же можно объяснить и его быстрое согласие, когда Мариос поведал о своем желании провести раскопки здесь, на Тире. Короче, финансирование было обеспечено. Вам, наверное, известно, что три тысячи лет назад на острове произошла страшная катастрофа.
— Извержение вулкана.
— Отлично. Мариос, и не он один, был убежден, что под толстым слоем пепла где-то здесь должен быть, как и Помпея, погребен дорийский город, существовавший до извержения. По его расчетам, он должен находиться недалеко от Акротири. В январе тысяча девятьсот двадцать пятого года Мариос прибыл на остров. Тогда-то я и познакомился с ним. Вместе с несколькими рабочими он с головой окунулся в работу. Несколько месяцев спустя откопали первые строения. Они располагались кварталами, были построены из небольших камней и самана и оснащены каркасными деревянными стенами с каменным заполнением. Неожиданно обнаружилось, что все постройки снабжены деревянными траверсами. Сначала Мариос предположил, что они служили только для придания прочности зданиям. Оказалось, что это так, правда, только частично. В результате долгих исследований он пришел к выводу: траверсы придавали сооружениям гибкость, достаточную, чтобы противостоять землетрясениям. Ну не находчивы ли были люди, жившие здесь больше трех тысяч лет назад!.. Изумительно, не правда ли?
Но Рикардо уже отвлекся. Едва художник приступил к описанию, мысли его улетели к далеким вершинам.
— Месье Вакаресса?
Влазаки с испугом смотрел на него.
— Успокойтесь, я все слышал. — Он глубоко вздохнул и спросил: — А что потом?
— Вначале я упомянул о дурном глазе или невезении. Действительно, что еще можно сказать о завершении той истории? На следующий год пришла весть о кончине мецената. По до сих пор неизвестным причинам он покончил с собой. А ведь у него было все для счастливой жизни. Удача в торговле, жена, трое детей. И к тому же, помогая Мариосу, он осуществлял свою мечту… Есть все-таки в некоторых людях загадочная слабость — тяга к самоубийству, с которой они не могут справиться.
Рикардо почему-то почувствовал в словах Влазаки намек на свою судьбу. А может, разыгралось воображение?
Художник продолжал:
— Со смертью этого человека остановились и работы. Вы, конечно, понимаете, что наследники посчитали смешным тратить огромные деньги на какие-то старые камни. Оставшись без средств, Мариос собрал чемоданы и вернулся в Афины. Больше он к этому не возвращался даже на словах.
— А раскопки? Что с ними стало?
— Ничего. Забросили… Кто знает? Может, однажды другой грек поднимет упавший факел.
Воцарилось тягостное молчание, никто не хотел нарушать его. Неожиданно Рикардо решительным голосом заявил:
— Я пойду в Акротири. Вы можете мне объяснить дорогу?
— Пятнадцать километров пешком? Конечно, в крайнем случае можно попросить кого-нибудь из деревенских отвезти вас на двуколке, но дорога безобразная. Нет. Я сам вас отвезу. У меня есть небольшой кайк с дизельным мотором. Мы сможем добраться туда самое большее через полчаса.
— Вы уверены? Я…
— Собирайтесь. Поехали. Воспользуюсь случаем, чтобы окунуться в воспоминания. Я вам не сказал, что тоже принимал участие в этих раскопках. Именно я вытащил на свет божий первую фреску. Вы увидите ее — она замечательная.
Дизель хрипел и кашлял, как старый астматик, которому еще далеко до агонии. Он кое-как продвигал кайк по неподвижной глади моря. На борту вперемешку валялись трезубец, мешковина, сеть, карбидная лампа.
— Вы рыбачите? — удивился Рикардо.
— Частенько. Здешнее мясо оставляет желать лучшего. Но это так, предлог. Я очень люблю слушать плеск волн под ночными звездами. Ночи здесь необычайно светлые. Как-нибудь я вас возьму с собой, если захотите.
— А зачем вам карбидная лампа?
— Ее свет привлекает рыб.
Они плыли к югу вдоль красноватого берега.
В нескольких метрах от кайка летала кругами белая птица. Летала она низко и временами касалась воды.
Страх, ликование, опасение, сомнение — тысяча чувств перемешалась в нем, подобно тем краскам, что сливались у подножий оголенных деревьев и скал.
Они причалили к небольшому пляжу с золотистым песком. Ни шороха, ни звука, кроме хлопанья крыльев морской птицы, которая не упускала их из виду.
Александр показал на дорогу, лентой извивавшуюся перед ними:
— Главная дорога. По ней шли те, кто прибывал сюда морем. Думаю, она ничем не отличалась от той, которая связывала Помпеи с портом Геркуланум.
Километром выше показались первые развалины. Целый квартал домов. Они выглядели так, как обрисовал их художник, только были покрыты тонким слоем белой пыли. Стояли стены — полуразрушенные, кое-где целые — с оконными проемами, в которых виднелись остатки деревянных рам. Иногда встречалась дверь, раскачиваемая теплым ветром. Тут — контуры небольшой площади, там — улочка. Чуть дальше — мельница.
— Видите этот глиняный кувшин? — тихо спросил Влазаки. — Посмотрите внутрь. Там остатки рыбы, хранившейся в рассоле. И в наши дни островитяне так же хранят дары моря.
Он прошел несколько шагов.
— А там… Смотрите в эту дыру… Ткацкий станок. Похоже, такие стояли во всех домах. Нашли мы и что- то вроде безменов. Они служили противовесами на станках. А в этом кувшине — зерна ячменя. Волнующе, не правда ли?
Рикардо хранил молчание.
Бледный, с пересохшими губами, он не мог вымолвить ни слова. С каждым шагом росли уверенность и страх. Уверенность в принадлежности к этому городу, страх — оттого что шел он по следам, оставленным им самим в прошлой жизни.
Александр заметил раковину, лежащую на подоконнике одного окна. Взяв ее, он показал своему спутнику.
— Знаете, что это такое? — И, не дожидаясь ответа, объяснил: — Это окаменевший игольчатый моллюск. Похожий на морскую улитку, которая выделяет пурпур. Местные ремесленники пользовались им при окраске тканей.
Рикардо вынужден был прислониться к стене. Ноги его подгибались.
— А теперь следуйте за мной. Я покажу вам самое красивое, что мы нашли, — сказал Александр.
Он свернул направо и, пройдя несколько метров, вошел в дом.
— Смотрите, — произнес он, указывая пальцем на стену.
На свету выделялась фреска красновато-коричневых тонов с золотистым отливом. На ней два юноши с обнаженными торсами, с перчатками на руках вели кулачный бой.
— Ну и как?
Глаза Рикардо затуманились. Неужели это он сам, еще мальчишка, нарисован на стене? Неужели это его собственное тело, каким оно было когда-то? Сердце сильно забилось. Он уже почти терял сознание.
