Влазаки, должно быть, увидел его смятение и с беспокойством справился:
— Вам нехорошо?
— Я узнал это место, — выговорил Рикардо, — я вспомнил эти краски. Я вырос в нескольких шагах от этой фрески. — Губы его задрожали, потом из них вырвалось горестное признание: — Это было три тысячи лет назад…
— Да что вы говорите?!
Ответа не последовало. Влазаки, остолбенев, смотрел на своего спутника. Душераздирающие рыдания сотрясали Вакарессу.
23
Сидя в пыли, прислонившись спиной к обломку стены, Александр слушал исповедь Рикардо. Он не решался шевельнуться, сдерживая дыхание из боязни порвать невидимую нить, связывающую его с рассказчиком. Не снилось ли все это ему? Не было ли небылицей, слуховой галлюцинацией, плодом воображения или потоком бессмысленных слов душевнобольного то, что он слышал? На все эти вопросы его интуиция давала отрицательный ответ. Достаточно было видеть искаженные черты Рикардо, ощущать его не поддающееся описанию волнение, чтобы осознать: тот говорил правду.
Когда аргентинец умолк, наступившая тишина все еще дрожала отголоском его слов.
— Вот, мой друг. Теперь вы знаете все…
Мысль о том, что вся эта история была чистейшим вымыслом, еще раз мелькнула в голове художника. Но всего на несколько секунд.
Он не выдержал:
— Я грек. Как и все греки, с молоком матери впитал страх перед дурным глазом, разные предрассудки. Я верю в гадание на кофейной гуще, в призраков. Уверен, есть люди везучие и невезучие. Я смутно чувствовал, что подобные вещи могли существовать, но и представить себе не мог, что мне удастся дотронуться до них.
— Вы хотя бы верите мне?
— Верю, и безоговорочно. Верю всей душой. — Понизив голос, он добавил на одном дыхании: — Ваше доверие делает мне честь, Рикардо. Оно трогает мое сердце.
Александр невольно назвал Вакарессу по имени, как бы в залог дружбы.
Вакаресса устремил взгляд на эти разрушенные домики с их зияющими окнами, в которые вливалась ночь.
— Уверен, я родом отсюда. Мне даже не надо делать усилий, чтобы убедить себя в этом. Я ходил по этой земле. Здесь я родился, здесь и умер.
— Но прежде чем умереть, вы любили.
— О да! Я любил. До потери сознания, беспредельно, без страха и сомнений. Я любил, несмотря ни на что. Я любил ее. И все еще люблю.
— У вас больше нет выбора. Да и был ли он у вас? Мы должны ее найти.
— Мы?
— Я вам помогу. Вы в этом сомневаетесь? Рикардо ссутулился, признавая свое бессилие.
— Но как? Мне непонятно…
— Зато мне понятно. Кажется, я знаю, где Сарра. Пока вы говорили, в моей голове крутилось одно имя: Эванс. Стергиу, который не питает к археологу нежных чувств, однажды встретил его на Крите. Как и все мы, он слышал о раскопках и возникших проблемах. Ему захотелось самому все понять, и он отправился в Кносс.
— Теперь мне ясно, почему Стергиу так детально описывал ход реставрационных работ. Можно было бы догадаться, что он побывал там.
— Он провел там два дня. По возвращении Стергиу поделился со мной впечатлениями, рассказал то же, что и вам. Больше того, он описал мне людей, работавших с Эвансом…
Рикардо застыл, ожидая продолжения.
— Женщина, — проговорил Влазаки. — На раскопках была одна женщина.
— Вы в этом уверены?
— Это факт. Он даже уточнил, что она прибыла на остров с неким Пенделбери, правой рукой Эванса.
— Правильно, вспоминаю. Стергиу упоминал в нашем разговоре эту фамилию. — Выдержав паузу, он осведомился: — А вам известна национальность этой женщины?
— По словам нашего друга, она смахивает на гречанку.
— Полагаю, он не назвал вам ее имени… Александр покачал головой и заметил:
— Надежда, конечно, призрачная, тем не менее стоит попробовать.
— Вы сказали, что у меня нет выбора… Я отправляюсь на Крит. Туда ходят пароходы?
— В Ираклион? Конечно. Но только из Пирея.
— Значит, я сяду на пароход в Пирее.
— Я поеду с вами, если вы не против. Вы не говорите по-гречески, а я знаю Крит. Островитяне могут быть довольно сдержанны при общении с иностранцами. После турецкой оккупации они не доверяют никому и ничему, даже ветру. Там я смогу вам быть полезным. И потом… — Он помолчал, и закончил фразу: — Мне необходимо двигаться.
Рикардо согласился. Кроме предстоящей поездки, его ничего не интересовало. Все, что помогало выиграть время, было благодатью.
— Когда мы сможем отправляться?
— Связь между Тирой и Пиреем нерегулярна. Сегодня понедельник. Если повезет, пароход придет в конце недели.
— Ждать? Вы что!
— Увы, к сожалению, у нас нет другого выхода. — Он улыбнулся. — Вы ждали три тысячи лет… Несколькими днями больше или меньше…
Александр оказался прав. Ночь над островом отличалась удивительной прозрачностью. Все небо светилось мириадами огоньков. Плеяды подрагивали очень высоко, но так отчетливо, словно были на расстоянии вытянутой руки.
Рикардо отпил глоток белого вина и поднял стакан к созвездиям:
— За богов… Пусть они будут к нам благосклонны.
— Я все думаю о том, что вы мне рассказали, — тихо сказал художник. — Больше всего, наверное, меня взволновал эпизод с изумрудом. Надеюсь, вы сохранили эту драгоценность.
— Он всегда со мной.
Рикардо сунул руку в карман и вытащил маленький кожаный кошелек. Развязав шнурок, осторожно вынул изумруд.
— Чудесный, правда? — спросил он, протягивая камень Влазаки.
— Голубой изумруд? Удивительно. Такого я еще не видел.
Художник поднял камень над головой, поближе к звездам, повертел, заставив его искриться, нежно ощупал пальцами.
— Действительно, чудесный.
— Для меня это доказательство существования Сарры. И того, что смерти нет, по крайней мере такой, какую я представлял. Я не могу больше верить в отвратительное небытие, в конец, который был бы венцом всему. Я больше не верю в абсурдный исход.
Влазаки хранил молчание. На его лице отражалось необычное волнение.
— Все настолько непрочно, — заметил он осторожно. Казалось, он готов был сказать больше, но сдержался.
— В чем дело? Вы считаете, что это чересчур, так? Художник уклонился от вопроса, допил свое вино и задумался ненадолго.
— Могу я говорить с вами так же откровенно, как это сделали вы сегодня утром в Акротири?
— Как вы можете в этом сомневаться? Мое доверие вам тому порукой. Говорите все, что считаете нужным.
