— Скоро, скоро он будет совсем здоров! Как хорошо!
Фомка, соглашаясь, вилял хвостом.
— Хорошо-то хорошо. Выздоровеет да убежит и даже спасибо тебе не скажет! — пошутила мать.
На лицо у девочки набежала тень. Она погладила собаку и твердо сказала:
— Не убежит. Он ведь мне друг, мама.
Фомка был, конечно же, друг. И не хотел отвечать ей неблагодарностью. Все это верно. Однако это не мешало ему чаще и чаще вспоминать дом Хенна, Мику, Манни и даже злую Лизку. Дома было так просторно, чисто, вообще, здорово. Здесь, правда, к нему тоже были добры, но ничто не радовало Фомку. Частокол, окружавший двор, вызывал в нем досаду. «Неужели отсюда не выбраться?» — спрашивал он сам себя, бродя ночами по двору. И снова горестно выл.
— Дом вспоминает, — рассудительно говорила высокая женщина, уходя к железной дороге. Она не ругала Фомку, потому что самой ей когда-то пришлось больной и немощной жить вдали от родного дома. Она понимала собачье горе.
А Фомкино горе становилось тем нестерпимее, чем быстрее он поправлялся. Он уже приходил за девочкой в комнату, барахтался с ней на траве, валялся и приводил себя в порядок. Он даже раз полаял на чужаков, словно был тут дворовой собакой, но в глазах у него застыла тоска. Дома остались ребята, животные, дома все было по-другому. Тут же не было ничего, кроме железной дороги да противного поезда. Может, здесь и лисьих нор нет? Но самое главное нет Хенна! Фомка не вытерпит без Хенна! Надо разыскать его! Фомка тянул носом воздух и тщательно принюхивался, как обычно делают собаки в чужом месте. Но напрасно в ноздри врывался ветер, не принося с собой запаха родного дома. Фомка чуял только постылый мазутный дух, запах чего-то незнакомого и чужого.
От этих запахов Фомка укрывался в соломе, укладывал голову на лапы и тоскливо смотрел в пустоту. Он, привыкший к раздолью, к просторным лугам, не годился для жизни взаперти. Да он и не хотел жить в неволе. Пусть эта девочка ласковая и добрая, но дом милее… Дома было так много интересного. А здесь валяешься да дремлешь. Чужда была ему такая жизнь.
Однажды ночью хозяйка маленького домика пошла к железной дороге и оставила калитку приоткрытой. Фомка, как стрела, припустился следом. Как раз приближался, громыхая на стыках, поезд, и Фомка юркнул в придорожные кусты.
Новые запахи ударили ему в нос. Он на свободе! Он может бежать куда захочет! Но куда направиться, в какой стороне его дом — у Фомки не было ни малейшего представления. Только его бессознательно тянуло к железной дороге, неудержимо влекло к ней. До дому он наверняка доберется — настолько был уверен в своем чутье Фомка.
Радость освобождения переполняла его, рвалась наружу. Он обежал большой круг около дома и звонко залаял. Словно хотел крикнуть на прощание. Конечно, этого прощального лая не слышала маленькая девочка, которая спала сейчас сладким сном. Зато его услышала высокая женщина, окликнула его. Но Фомка не подошел к ней. Он выбежал к насыпи, еще пару раз тявкнул оттуда — и исчез в сумраке летней ночи. Как здорово было бежать, чуя под собой здоровые ноги. Только ветер свистел в ушах. Пробежав порядочный отрезок пути, он остановился и огляделся. Далеко в стороне виднелись неясные очертания деревьев и кустов возле ограды маленького домика. Он еще раз посмотрел туда и еще раз звонко залаял. И рысью побежал по шпалам.
Высокая женщина у ворот вздохнула, услышав тот прощальный лай, и подумала про себя: «Домой побежал. Дом каждому милее всего…»
А Фомка продолжал путь. Длинная, как стрела, дорога, казалось, вставала перед ним, как гора. Другая точно такая же нитка рельсов высилась у него за спиной. И порой ему чудилось, что он и не сдвинется с места, так и будет барахтаться на одном месте посреди бесконечно длинной дороги. И совсем понапрасну. Но тут он заметил, что окрестности изменились. Вместо чащоб и болот появились луга, на смену им пришел лес, потом потянулись, перемежаясь, поля и перелески, и снова болота, и снова перелески. Но высокой дороге не было конца и края.
Время от времени ему приходилось спускаться с насыпи в кустарник, чтобы пропустить поезд или поостеречься незнакомых людей, работавших на насыпи. Так он миновал здания, которые напомнили ему те строения, от которых он начинал свою поездку. Но он не узнавал их, там было пусто, и он безбоязненно прошмыгивал мимо. Фомка бежал весь долгий летний день, бежал и большую часть сумеречной ночи. Но когда совсем стемнело и над лесом взошла луна, желтая, как головка сыра, его охватило отчаяние.
Он печально уселся на обочине, вытянул морду и завыл на луну. Выл долго, тоскливо, жалобно, как воют все бездомные или голодные собаки. Да, он был голоден! Только теперь он впервые ощутил голод. А здесь невозможно отыскать что-либо съестное, на этой дороге. Только запах мазута да угольные крошки. Он посидел, глядя на луну, снова потянул носом воздух и продолжил путь. Теплый ночной воздух словно подталкивал его, лаская загадочными звуками, нашептывая ему, что он на верном пути… На пути к дому…
Утром он нашел в обрывках бумаги хлебные корки. Это немножко утолило голод и подбодрило его. Хуже было с ногами. Он бежал по острому гравию, подушечки на лапах побитое потрескались и горели. Даже бедро стало побаливать. Он отдыхал все чаще, сидя на краю дороги и удрученно оглядываясь по сторонам. А когда он увидел лужу, то ступил в нее сразу четырьмя лапами. Остудив гудящие лапы, он попил — пил жадно и много, потому что вода бодрила.
Глядя на затянутое облаками небо и измеряя глазом расстояние от горы до леса, он все более убеждался, что доберется до дому, попадет к своим. Он не понимал, откуда появилось это чувство, но оно возникло в нем и крепло. Лапы у него были настолько разбиты, что ему пришлось спуститься с насыпи на пешеходную дорожку, а порой и просто бежать по мягкой траве. Иногда пропадали все тропинки разом, и он метался в высоких зарослях, бежал через поле по картофельным бороздам. Он продолжал идти. Никакие трудности не способны были остановить его. Он переплыл пару ручейков, встретившихся на его пути, обошел стороной несколько деревень, чтобы избежать столкновения с чужими собаками. Но ни на миг не упустил из виду железную дорогу. Все время вдоль железной дороги…
На следующую ночь он добрался до места, где железная дорога проходила через большое село. Здесь было многолюдно, и Фомка временно совсем отдалился от железнодорожного полотна. По улицам, по огородам и выгонам, лишь бы вперед, не останавливаться. На одной капустной грядке он столкнулся с крольчонком. В мгновение ока тот был пойман. Тут же, на клеверной отаве, Фомка с жадностью проглотил его, оставив от добычи лишь кусочки шкуры. И те он тщательно с аппетитом вылизал.
Подкрепившись и отдохнув, он сразу почувствовал в себе силу. Мускулы налились, а в душе прибавилось смелости. Он выбежал на шоссе и припустил вдоль канавы. Туда, где виднелась надоевшая, но тем не менее необходимая железная дорога.
Снова светила полная яркая луна. Село спало. В легкой теплой дымке разносились манящие запахи. Но у Фомки живот был полон, и ему не хотелось тратить время на поиски еды.
Уже темнела вдали железнодорожная насыпь, как на развилке ему навстречу выскочил огромный серый кобель.
— Куда ты, блудливый, мчишься? — зло зарычал он на Фомку.
Фомка остановился: мышцы напряжены, зубы оскалены.
— Домой, — деловито и строго прорычал он в ответ.
— На нашей улице нет твоего дома. Чего тут шляешься?
— Улицы для того и есть, чтобы по ним ходить, — объяснил Фомка.
— Смотри, какой гордый, бродяжка! Я тебе покажу! — угрожающе приблизился огромный пес.
Фомка никогда бы не испугался такого противника. Но он устал после изнурительной дороги, и шрам на голове давал о себе знать. Он решил, что будет разумнее не ввязываться в драку. Потому и сказал, опуская шерсть на загривке и виляя хвостом:
— Я заблудился. Иду домой, к своим. Ты ведь сам собака и должен меня понять. Не трогай…
— От тебя пахнет зайцем, — буркнул тот и с шумом набросился на Фомку. — Будешь наших зайцев уплетать, бродяга!
И тут Фомка убедился, что в чужом месте надо быть очень осторожным. Но он ничего больше не слышал. Как выпущенная пружина, он взвился на задние лапы и вонзил свои острые клыки в горло
