любовницей. Но, увы, он упрямо противился этому браку, разлучил влюбленных и достиг этим того, что на Танкреда, родившегося от этой связи, легло пятно незаконного происхождения. Впрочем, говорят, что Рожер раскаивался впоследствии в своей жестокости и посылал к своему сыну послов, чтобы изъявить свое согласие на брак. Но если это не вполне доказанное свидетельство и верно, раскаяние его запоздало, ибо сын Рожера уже умер. Если бы эта пара получила благословение священника, муж Констанцы не имел бы оснований заявлять какие бы то ни было притязания на трон Сицилии. Впрочем, по понятным причинам, приверженцы графа Танкреда Лечче единогласно утверждали, что брак между родителями Танкреда был заключен тайно. Со времен Дария Нота много людей, законность происхождений которых была также сомнительна, как и графа Танкреда, носило на своих головах короны.
Для Сицилии было очень важно, чтобы состоялось определенное решение по вопросу о престолонаследии, и это заставило вельмож королевства собраться на совещание в Палермо. Канцлер Матвей Айелл заявил следующее: «Когда мы потеряли короля, при котором страна достигла высокой степени процветания и пользовалась большим уважением у других держав, дела вдруг приняли такой оборот, что нам приходится с тревогой смотреть в будущее. Что нас ожидает? Тот народ, который в Италии известен своею грубостью и своими бесчинствами, станет с надменной заносчивостью править и нами? Может ли чужеземный повелитель, который еще в молодые годы не знает сострадания, не знает другого закона, кроме своей воли, при неизбежных столкновениях мнений хранить и защищать наши учреждения, наши нравы и наш язык? Вместо того, чтобы жить исключительно для нас и для наших целей, как это делали норманнские короли, он в далеких странах будет преследовать совсем другие цели, забывать о нас и присылать к нам своих наместников, чтобы держать нас в узде. Мы будем сражаться и платить подати, но не за свою родину, не за своих жен и детей, а за чужеземного тирана. О, какую глупость говорят те, которые утверждают, что мы бесповоротно обречены на это рабство и на это унижение клятвой, которую выманили хитростью у одних, которую другие приносили, ни о чем не думая, – клятвой, которую защищает высшее духовенство, тогда как она своим содержанием и сущностью уничтожает свободу церкви и отдает ее на полную волю папам, когда наши короли так долго и сильно защищали ее от всех внешних влияний! Но эта клятва была на погибель нашей родины! И если бы у нас еще не было средств спастись из этой бездны! Но это средство у нас под руками и спасение несомненно, если мы признаем своим королем графа Танкреда Лечче. Нам возражают, что он происходит от незаконного брака и поэтому не имеет наследственных прав. Следовательно, дело должно решить то обстоятельство, что его отец, который любил его мать, как редко любят и законную жену, слишком скоро умер, чтобы дать ему законные права? Или неспособную править королевством Констанцу, которая приведет с собой чужеземцев, предпочесть человеку, высоких достоинств которого не могут отрицать и его враги? Это последний отпрыск того королевского дома, который сделал народ и королевство великими и славными! И если для этого недостаточно прав наследства, у нас остаются еще права выбора, которыми пользовались наши предки, когда избирали своими предводителями сыновей Танкреда Готвиля. Но, если для этого мало и этих глубоких соображений, пусть дело решит неотложная необходимость. В стране растет напряженность, и нам именно в эту минуту нужен верховный глава».
Матвей действовал здесь в силу тех же самых убеждений, в силу которых он, когда послы Барбароссы явились в Палермо, советовал королю не давать своего согласия на брак Констанцы с Генрихом. И как тогда архиепископ Вальтер Оффамиль был решительным сторонником этого брака, так и теперь он продолжал действовать в том же духе. Но Матвей имел на своей стороне огромное большинство народа и вельмож, и поэтому мнение его противника не имело никакого значения.
Графу Танкреду было предложено явиться в Палермо и там возложить на себя корону. Танкред сначала сомневался, не зная, что ему делать. Он, как и другие выдающиеся ленники в Сицилии и Апулии, дал клятву признавать одобренный королем Вильгельмом брачный союз между норманнской принцессой и сыном немецкого императора и, значит, их сюзеренные права и хорошо сознавал, что его притязания на трон сомнительны. Но как и бароны, Танкред решил, что для блага страны можно преступить клятву и письменное право. Он прибыл со своею женой Сибиллой, двумя сыновьями, Рожером и Вильгельмом, и со своими дочерьми на Сицилию и избрал для жительства арабский дворец Фавару.
В январе 1190 года он с большой торжественностью принял в Палермо корону Сицилии. Остров восторженно приветствовал нового короля. Папа Климент III, который так энергично противился заключению брака между Генрихом и Констанцей, дал Танкреду в лен все королевство, каким оставил его Вильгельм II Добрый.
Но среди апулийских баронов возникли сомнения, и некоторые из них отрыто возмутились. Одни из них не считали себя освобожденными от присяги, другие были личными противниками Танкреда, некоторым гордость мешала преклониться перед незаконнорожденным преемником Рожера. К числу тех вассалов, которые были особенно недовольны восшествием на трон графа, принадлежали архиепископ Палермитанский Оффамиль, графы Гравина, Молиса, Андреа, Челяно и другие. Они послали гонцов в Германию, чтобы призвать короля Генриха защитить права и наказать узурпатора, как они называли Танкреда. Но Гогенштауфену не нужно было напоминать об этом, ибо он домогался руки принцессы Констанцы не из любви к ней, а ради сицилийской короны. Как только он получил известие о том, что происходит на острове, он тотчас же принял твердое решение отправиться туда и покорить Сицилию. Он немедленно двинулся бы в поход, если бы война с Генрихом Львом не удерживала бы его в Германии.
Так на севере собиралась страшная непогода, которая, все более и более угрожала гибелью южному острову. Но еще до того, как разразилась военная гроза, в то время, когда все население Сицилии было еще охвачено радостью, историк Фальканд, который ранее жил в Палермо, а теперь вернулся во Францию, писал следующее, посвящая свое историческое произведение своему другу: «Я хотел бы, мой друг, когда суровая зима уступает место более мягкому времени года, написать что-нибудь более приятное и радостное, чтобы поднести это тебе, как первый цветок пробуждающейся весны. Но при вести о смерти короля Сицилии, при мысли о том, какие беды повлечет за собой это печальное событие, я могу только жаловаться. Напрасно зовет к радости синева вновь прояснившегося неба, напрасно сады и рощи манят к наслаждению. Как сын не может с сухими глазами смотреть на смерть матери, так я не могу без слез думать о предстоящем опустошении Сицилии, которая так ласково приютила и вскормила меня на своей груди. Мне уже кажется, что я вижу бешеные толпы варваров, которые вторгаются к нам и в исступленной ярости опустошают убийством, истощают грабежем и пятнают пороками наши богатые города и наши местечки. Горе тебе, Катания, тебе, которую так часто постигали всякие беды, которая своими страданиями не смогла еще унять ярости судьбы! Войну, чуму, землетрясение, извержение Этны, все, все перенесла ты, чтобы после всего этого испытать самое худшее из несчастий – рабство! Горе тебе, знаменитый источник Аретуза, тебе, который своим рокотом когда-то вторил песням поэтов, так как ты будешь освежать дикое опьянение немцев и служить их мерзостям! Теперь я перехожу к тебе, о высокопрославленный город, глава и гордость всей Сицилии! Как мог бы я обойти молчанием тебя, и могу ли я достаточно тебя прославить? Можно ли налюбоваться на удивительные постройки этого города, на повсюду струящиеся источники вкусной воды, на прелесть вечно зеленых деревьев, на акведуки, которые в изобилии приносят воду для потребностей жителей? Кто может сложить заслуженные похвалы превосходной равнине, которая занимает четыре мили между городскими стенами и горами? О счастливая, во все времена достохвальная долина, в недрах которой растут все породы деревьев и плодов, в которой собраны все прелести земли и которая своей роскошью так увлекает каждого, что тот, кто видел ее раз, никогда и нигде не отдастся другому очарованию! Там есть виноградники, которые поражают нас как неиссякаемым плодородием почвы, так и могучим ростом благородных лоз. Там есть сады со всевозможными плодами, построены башни для их охраны и для роскошных чувственных наслаждений; там проворные водяные колеса, на которых ведра, быстро опускаясь вниз и снова поднимаясь кверху, наполняют цистерны, откуда потом вода разбегается во все стороны. И если отсюда взглянуть вверх на различные породы деревьев, то там увидишь гранаты, которые скрывают свое зерно внутри, а снаружи, для защиты от сурового воздуха, покрыты твердой коркой, и лимоны трех различных субстанций, так как их кожа по цвету и аромату, кажется, рдеет, их внутреннее зерно в кислом соку будто бы таит холод, а заключенная между ними мякоть представляет умеренную температуру. Там есть лимоны, которые идут на приправу к кушаньям, а апельсины, хотя они полны освежающим соком, предназначены более восхищать глаз своею красотою, чем служить для утоления голода и жажды. И зрелые, они с трудом отпадают от веток. Когда подрастают новые, старые упрямо отказываются уступить им место. Так на одном и том же дереве, в одно и то же время бывают плоды третьего – года, еще зеленые второго и цветы настоящего. Это дерево всегда красуется в молодом уборе, не
