Шарлотта посмотрела на массивную сенаторскую голову, крупные, с тарелку, ладони. Она не могла представить в этих кулачищах борца чашечку с цветками жасмина, который, как объявляло меню Прокопио, подаётся к каждой порции особого мороженого. Это был человек, как выразился Данте, «и до сих пор горе и камню сродный».[30] Пусть эта гора мышц с возрастом и потеряла твёрдость камня (сколько ему – пятьдесят? шестьдесят?), ни фигура Прокопио, ни костюм не соответствовали его притязанию на роль урбинского Микеланджело от марципана, Брунеллески от сахарной ваты.: Шарлотта, с её острым глазом реставратора на любую подделку, обратила внимание на его шёлковую рубашку со слишком длинными двойными манжетами (непрактичные для шеф-повара) и скорее сказала бы, что он крупье – нет, вышибала в ночном клубе, цирковой силач, который удерживает в каждой руке по толстушке в балетной пачке.
Прокопио улыбнулся и встал:
– Я делаю мороженое – то есть когда не убиваю невинных свинок.
– Так это… это… это были… вы?
Перед глазами встал образ человека в окровавленном фартуке, и она зажмурилась, а когда вновь посмотрела на Прокопио, улыбка исчезла с его лица. Он выглядел усталым, измученным (то раздражённое кряканье, с каким он вонзал нож).
– Итак, синьора, после того как я всё о себе рассказал, доверите мне отвезти вас в пансион Рафаэлло, где, уверен, вы остановились?
– Благодарю, вы слишком добры. Я могу дойти сама… если покажете мне дорогу. – Ответ прозвучал так невежливо, что, забыв о волке, она быстро добавила: – Слишком далеко вам ехать до города.
Но Прокопио нахмурился и настоял на своём, уверяя, что хорошей дороги до города нет, а та, что есть, очень тяжёлая.
С трудом удерживаясь от желания оглянуться на двор, Шарлотта ковыляла к джипу. Прокопио не делал попытки помочь ей. К счастью, шум включённого мотора заглушал их молчание, а дорога от фермы была настолько разбитая, машина так ревела, что всякий разговор был невозможен, пока они не выехали на трассу и её водитель не прибавил скорость.
Шарлотта сознавала, что, проявив слабость, обидела человека, и очень английское желание загладить своё неумение соблюсти приличия сделало её несвойственно разговорчивой.
– В жизни не падала в обморок, – начала она. – Так глупо с моей стороны… Вы, наверно, подумали, что я ужасно наивная, если восприняла так… мелодраматически… то, что естественно… для здешней жизни. – Ей хотелось показать этому человеку, что она отнюдь не невежда в итальянской культуре (хотя какое ей дело до его мнения?). – Скажите, синьор Прокопио, люди, которые с вами… Ваши помощники, которые выкрикивали перед тем, как вы… «Ewiva il coltello!», правильно?
Он кивнул.
– Что означает, как я понимаю, «Да здравствует нож»?
– Верно.
– Это что, старинный обычай? – спросила она осторожно.
– Мм…
– Клич местных мясников?
– Не совсем так… – Прокопио с излишним вниманием принялся переключать передачи, поправлять зеркало заднего вида; до этого он всё это проделывал автоматически. – Видите ли, синьора, если вам интересно… если желаете знать всю подноготную… – Теперь пришёл черёд хозяина кафе подыскивать слова.
– Извините… – начала она.
– Нет, это вы должны извинить несчастных остолопов, которые… – Он поднял руку и хлопнул по рулю, как хлопают по заду заупрямившегося осла. – Послушайте, надобно знать, что мы здесь, в Марке, знамениты не только Рафаэлем, Россини и герцогом Монтефельтро.
Она чувствовала, что он хотел сказать что-то совершенно другое, но он продолжал, всё больше воодушевляясь.
– Возьмите Норчию, город в Умбрии, откуда родом моя мать…
– О, ещё бы! – воскликнула она. – Известный своей салями, не так ли?
– Есть и другое, чем известна Норчия, кроме салями, – хотя это связано с их умением забивать свиней и кастрировать боровов, которым пришлые норчийцы заслужили дурную славу в здешних местах…
Она улыбнулась и кивнула, поощряя его продолжать.
– Понимаете, область Марке ещё знаменита своими… певцами-кастратами… У них были ангельские голоса! Концертные залы Европы в восьмисотые и девятисотые годы ломились от публики, жаждавшей услышать их!
– Не совсем понимаю, какая тут связь… – Она не договорила, внезапно представив себе отвратительную картину.
– Связь между кастрацией кабанов и кастрацией мужчин? – спросил он. – Буду откровенен, синьора: для тех крестьян в прошлые века, что были бедны, но честолюбивы, всегда оставалась возможность послать кого-то из своих многочисленных отпрысков к норчино, забойщику, норчийский нож которого всегда готов был превратить мальчишек Марке в ангелов. Вот так у публики на концертах возник обычай приветствовать выдающегося неповторимого кастрата криком: «Ewiva il coltello!» И теперь, синьора, когда свинья поёт, мои люди встречают её таким же криком. Вот что вы слышали.
– Понимаю. Да.
Она отвела глаза и уставилась в окно машины. Там была уже полная тьма. И в этой тьме, затопившей долину, по которой они ехали, скользило отражение её осунувшегося лица – сплошные углы, глаза, огромные от усталости, белокурые волосы, серые от пыли, слипшиеся с одной стороны от грязи, в которую она упала. Она машинально запустила в них пальцы, чтобы как-то расчесать. Частицы засохшей грязи (и крови?) медленно полетели ей на брюки. Она хотела упомянуть о волке, но чем больше она думала о нём, тем он казался более нереальным.
– По дороге на вашу ферму я прошла разрушенную колокольню, синьор Прокопио, – заговорила она тоном ленивой туристки.
Он продолжал смотреть на дорогу.
– Это, случаем, был не Сан-Рокко?
– Был когда-то. Здесь вы чаще услышите, как его называют
– Ворота Люцифера? Его воздушные ворота? – Она забыла думать о волке. – Почему?
– Там произошло страшное. Во время войны. Бомба или мина разрушила большую часть деревни, оставила воронку, огромную, как от падения Люцифера, когда он был низвергнут с небес, – так говорят люди, которые верят в подобные вещи.
– Поэтому люди покинули Сан-Рокко?
– Не совсем покинули. Добрый дух иногда оставляет там приношения.
– Этот дух – вы?
– Не я! Немая, которая работает уборщицей в герцогском дворце.
–
Он неохотно добавил:
– В этой долине говорят, что она первая увидела волка много лет назад и с тех пор он следует за ней как тень.
– Не понимаю. Я…
– Никогда не слышали этой присказки? Всякий в этих местах скажет вам прямо: если человек увидит волка прежде, чем волк увидит его, он лишится речи от страха, его поразит немота. – Он метнул на неё взгляд из-под тяжёлых век. – Я лишь повторяю то, что говорят посторонним.
– Таким, как я, вы хотите сказать.
– Всем, – ухмыльнулся он, – даже тем, кто из Карпеньи, до которой отсюда пятнадцать километров, может, и меньше. Народ в этой долине знает, как заставить людей не молоть лишнего, он знает, что немота не порок. Назови дьявола по имени, и выпустишь демонов, которых больше всего боишься.
– Та немая женщина… она… она не принадлежит к одному из старинных родов Сан-Рокко?
