стать дилером нового «фиата», чиновником, продающим Урбино в качестве нового места для следующей конференции Ассоциации европейских дантистов. Небольшая армия торговцев сластями и безделушками для туристов действует быстро, нахрапом, чтобы покупатели не успели опомниться. Один человек размахивает газетой с заголовком по-итальянски: «Рафаэль ради нас истекает кровью!» – а рядом другой предприимчивый торговец нахваливает воздушные шарики с ликом плачущей «Му-ты», тут же третий, не понимая, по какому поводу собралась толпа, продаёт маску с птичьими перьями, какие популярны в Венеции во время карнавала. Какой-то комик, с лотком жареных орешков, проталкивается, крича: «Noce! Noce! Noce fresche[70] – покупайте, пока не настал конец света!»
За тот час, что Шарлотта и двое её помощников были заняты работой, паломники вокруг дома Рафаэля получили подкрепление, и теперь толпа перекрыла всю улицу до самой площади Святого Франциска. С каждым автобусом прибывали новые группы, и призванные на помощь трое дюжих полицейских пытались оттеснить людей от музейного входа и с виа Рафаэлло, чтобы могли проезжать машины.
–
Шарлотта представляла себе неподвижную толпу в несколько сотен человек, стоящую вокруг очищенной полицией площадки у дверей музея, на лицах золотистый отсвет церковных свечей, которую каждый держит в руке. Аромат ладана и воска, мешающийся с запахом каштанов, жарящихся на нескольких жаровнях, дымок, возносящий шепчущие тени к небу над высокими зданиями.
– Смотри, Анна, – отлетающие души! – насмешливо сказал Паоло.
– Почему именно это чудо, а не другое вызвало такое волнение? – крикнула ему Шарлотта, стараясь перекрыть шум толпы.
– Может, из-за того человека, погибшего в колодце, – кое-кто говорит, это было наказание Господне, – или оттого, что один из охранников, гнавшихся за немой, которая напала на «Муту», слышал, как немая заговорила… утверждает, что слышал… – Последние его слова потонули в новой волне рёва:
–
В просвет между зданиями Шарлотта видела холмы, раскинувшиеся за стенами Урбино. Ночное небо над ними было густого гипнотически-синего цвета, не то что никотиново-жёлтое небо над Лондоном и другими большими городами. Потом синева сменилась чернотой, которую постепенно прожгли звёзды, мерцавшие, как огоньки свечей, отражавшиеся в глазах Паоло. Впереди она заметила Джеймса, который с небольшой командой помощников снимал толпу. Она безошибочно узнала его силуэт – сложившаяся проволочная вешалка или оживший набор китайских палочек для еды, на которых собравшимся в складки мешком висел его замшевый пиджак, окончательно ужав его почти отсутствующие плечи.
– Потрясающе, правда? – крикнул им Джеймс, когда они подошли ближе. Он возбуждённо повёл рукой перед собой. – Эта толпа, свечи, весь этот спектакль! Серафини остаётся ещё на несколько недель…
Паоло, уловив его последние слова, многозначительно присвистнул:
– Серафини! Это… – Он обхватил Шарлотту, чтобы не дать толпе растащить их в разные стороны.
Тем временем режиссёр углядел что-то более интересное. Прижав к голове наушники, он крикнул:
– Беги, Шарлотта! Только что появился монсеньор Сегуджо.
Сегуджо? Шарлотта попыталась представить, что означает это имя. Ищейка? Сыщик?
– Епископ Гончий пёс? – переспросила она Паоло, Опять Джеймс со своим ломаным итальянским что-то напутал? Даже в Италии, где грубый юмор в ходу, такое прозвище звучит шутовски.
– Монсеньор Сегвита, ватиканский гонитель чудес… – Режиссёр уже исчез, а его голос ещё некоторое время висел в воздухе, как самодовольная улыбка Чеширского кота.
– О чем это он? – спросила она, повернувшись к Паоло.
В этот момент их разделило плечо паломника, и она услышала только конец ответа Паоло:
– …если Сегуджо тоже приехал, получим полный цирк!
Новая людская волна, нахлынув, отбросила её от музея. Она потеряла из виду Анну, потом Паоло, который, как поплавок, всплыл возле человека в пелерине и гротескной маске и, схватив её покрепче за руку, вытащил из самой быстрины человеческого потока.
– Паоло, куда подевалась Анна?
– Молится о нашем спасении. – В его чёрных зрачках пылали свечи. – Может, выпьем за наши потерянные души в кафе «Репубблика»?
– Мне надо… – «позвонить Джеффри», – подумала она.
– Надо-надо-надо! – передразнил Паоло. – Идём со мной,
Улыбаясь болтовне Паоло, Шарлотта позволила ему тащить себя по улице, чтобы присоединиться к половине молодого Урбино, необъяснимо почему предпочитавшему кафе «Репубблика» всем другим ничем не отличавшимся кафе, которых на площади Республики было великое множество. Предпочтение определялось временем; в некий час, известный лишь узкому кругу, те же самые красотки и их ухажёры перемещались на несколько метров дальше в кафе «Собор», потом делали круг по городу и возвращались назад мимо тех же кафе и тех же людей. Шарлотте нравилась эта ночная passegiata – гулянье, ранневечерний парад моды, обычный в любом итальянском городе. Она верно определила его как удобный и крайне важный не для одних лишь итальянцев случай покрасоваться,
В другом кафе, почти неотличимом от того, где Шарлотта и Паоло нашли свободный столик, сидели, спокойно беседуя, трое стариков.
– Назвали Сан-Рокко, – сказал тот, что постарше остальных, с отвислыми губами и розовыми щеками постаревшего херувима. – Не нравится мне это.
– Дадо никогда не заговорит, – сказал второй. – Не осмелится.
– А Франческо? – спросил третий, с военной выправкой.
Остальные покачали головой.
– Ведь было, что он доставлял нам неприятности, – напомнил второй.
Его внучка, босоногий ангелочек, игравшая с друзьями на площади, подбежала пожаловаться, что ушибла коленку.
– Ну, полно, полно, моё сокровище, пройдёт, – ворковал он, прижав её к себе на секунду, а потом ласковым шлепком по попке отправил обратно к друзьям. – Да ещё эта шлюха англичанка, – продолжил её дед, обращаясь к остальным. – Я слышал, в полиции она подняла шум, но быстро угомонилась.
– Она благоразумна, как все англичане. Меня больше беспокоит американка. Копы так и вьются вокруг неё.
– Уверен, что всего лишь из-за её титек.
– Титьки что надо, – сказал Дедушка; его приятели одобрительно кивнули.
– И она любит выставлять их напоказ.
– Это можно устроить, – улыбнулся херувим.
– Значит, Ватикан прислал Сегуджо, свой главный калибр… – задумчиво сказал Паоло, побалтывая кубиками льда в стакане с розовым крепким кампари с содовой.
– Кто он такой, этот Сегуджо?
– Его настоящее имя Сегвита, – ответил светловолосый парень, минуту назад искусно убивавший время напротив них под колоннадой с лавчонками. Теперь он присоединился к компании молодых людей за соседним столиком, большей частью студентов Академии изящных искусств или магистерского университетского курса «Охрана памятников культуры». – Сегвита работает в отделении судебной патологии госпиталя Джемелли в Ватикане.
– Чао, Фабио! – поздоровался с ним Паоло. – Вы знакомы с Фабио Лоренцо, Шарлотта? Нет? Вы наверняка видели его в городе… Он был художником, пока не обнаружил, что ему нечего сказать в живописи, а потому теперь он ограничивает свои творческие способности футболом и добывает деньги тем,
