следами и мочой, нарушители пренебрегли этим предупреждением.
Вскоре после того; как полиция прибыла в Сан-Рокко, подъехала Шарлотта в такси и велела водителю остановиться в нескольких сотнях метров от двух полицейских машин. Она не могла решить, что делать, – подойти к полицейским или нет. Что она может им сказать? Тут было не место выкладывать все свои догадки относительно этой женщины. Они, вероятно, и слушать не станут. Если же остаться в машине в качестве наблюдателя, по крайней мере, будет свидетель. Так она оправдывала своё бездействие. Она не знала, что Джеймс с оператором тоже находятся здесь, расположились на холме над разрушенной деревушкой, заняв отличную позицию, чтобы без помех снимать происходящее.
Шарлотта услышала о намерении полиции произвести этим утром арест, когда вместе с Анной работала над картиной Рафаэля под присмотром скучающего вооружённого охранника. Группе реставраторов разрешили ограниченный доступ к полотну, после того как его переместили в подвал дворца, где им предоставили большое помещение рядом с бывшей кухней, – наихудшее место для произведения искусства. Шарлотта протестовала, но бесполезно. Полотно, грубо вырезанное из рамы людьми епископа, теперь помещалось в запертом плоском застеклённом ящике. Во время переноса из дома Рафаэля кровь размазалась по лицу «Муты», и сейчас она явно оставалась жидкой. Если бы не её личная привязанность к этой картине, Шарлотта непременно отказалась бы от любого дальнейшего участия в реставрации, несмотря на все мольбы Джеффри, который, как обычно, слабо ориентировался в происходящем. Придя в восторг оттого, что на Би-би-си несколько раз упомянули галерею, он радовался по телефону, нахваливал её: «…и ты, похоже, там вроде героини». – «Что за вздор! – ответила она. – Это всё надувательство, реклама, которую идиот Джеймс…»
Тем не менее она согласилась сделать всё, что в её силах, правда, она мало что могла. Ватиканский представитель, монсеньор Сегвита, обставил строгими ограничениями её доступ к картине. Хотя нужно было большое количество снимков повреждений, он настоял, чтобы фотографирование проводилось только через стекло. И даже если бы человеку, которого Паоло назвал «единственным в истории адвокатом, освободившим Деву Марию», удался такой же фокус с «Мутой», всё равно её реставрация была бы адски трудной. Сперва предстояло удалить кровь, потом – тонкая операция по пропитке картины адгезивом, чтобы сохранить остатки оригинального красочного слоя, затем – наклейка на новый холст, причём порванные нити старого нужно было совместить с исключительной точностью. Для этой работы ей предложили воспользоваться всеми возможностями и оборудованием Академии изящных искусств, а также Свободного университета. «И если вашей группе понадобится какая-либо помощь, – сказал руководитель курса реставрации, человек, у которого учился Паоло, – не задумываясь, обращайтесь к любому сотруднику моей кафедры». Он уже нашёл для неё кусок холста, в точности соответствовавший повреждённому.
Этим утром её работу прервал разъярённый профессор Серафини, которому она через опущенный ствол автомата охранника объяснила, что с радостью поделится любыми сведениями, какие у них будут.
– Когда такие сведения появятся, профессор! Поскольку на данный момент мы в такой же темноте, что вы…
– Что вы сказали ему? – спросил охранник, не знавший английского.
– Она назвала тебя рогоносцем и дураком! – заорал Серафини.
Когда чуть позже в помещение ворвался Паоло, охранник остановил и его, преградив ему путь автоматом.
– Его-то пропустите! – раздражённо сказала Шарлотта. – Ради бога, вы же его знаете!
– Полиция сегодня собирается арестовать немую в Сан-Рокко, – объявил Паоло. – Луиджи только что сказал мне об этом.
– Замечательно! – сказала Анна. – Очень дурная женщина, к тому же помешанная.
– Когда они едут? – сердито спросила Шарлотта.
– Сейчас, вот-вот… Он рассказал мне об этом в кафе… Что вы делаете, Шарлотта?
– Собираюсь остановить их… – Она схватила пальто с вешалки в углу комнаты.
– Я отвезу вас, – предложил Паоло.
– Нет… Ты проходи сюда, Паоло… очень много работы… Я… я вернусь позже…
Ведя найденного заблудившегося мула, Анджелино перевалил через холм и резко остановился при виде полиции, кишащей в Сан-Рокко. Он не любил людей в форме. Они пугали его. Один из полицейских мочился у стены кухни Муты, а другие лопатой соскребали мох, кустики папоротника и цветы, проросшие на тонком слое земли, покрывавшей люк в подвал.
Луиджи нервничал, потому его потянуло помочиться. Он почувствовал себя дураком, когда деревянный люк распахнулся и полицейские, все семеро, вытащили пистолеты. Зачем им понадобились пистолеты? Пришлось доставать и свой, когда шеф полиции заорал на него: «Она может быть не одна!» Затем шеф полиции срывающимся на визг голосом приказал Муте выходить. Когда его приказ не привёл ни к видимому, ни к слышимому результату, он дал предупредительный выстрел в темноту люка.
– Она глухая… – заговорил было Луиджи, но более благоразумный товарищ заставил его замолчать, ткнув локтем в бок.
Шеф крикнул подчинённым следовать за ним, держась вплотную, что невозможно было выполнить, поскольку он был очень толст, а перекладины отвесной лестницы узки. Рискованно было шефу спускаться, подставляя обширный зад для нападения снизу. Напуганный тишиной и тьмой подвала, в котором оказался, и не чувствуя поддержки подчинённых, шеф выстрелил ещё несколько раз; спускавшиеся следом полицейские в тревоге посыпались вниз, не достигнув последних перекладин лестницы.
В итоге восемь полицейских собрались у стены с рядами маринованных фруктов и овощей. Луиджи нагнулся полюбоваться на бутылки.
– Красная слива, – со знанием дела сказал он. – Мама делает вкусные пироги с…
– Луиджи! – заорал командир. – Ты такой спокойный, так иди вперёд!
При первом проблеске дневного света сверху Мута бросила готовку и помчалась по коридору, перелезла через кучу кирпича обвалившейся стены и оказалась в узком туннеле, когда-то ведшем ко второму выходу из подвала. В прошлые годы она не раз безуспешно пыталась расчистить путь к старому выходу, но сейчас её единственной мыслью было затаиться здесь. Корчась, как паук, она смогла протиснуть белые корни ног вглубь кучи щебня и кирпича и навалить на себя несколько кирпичей; прижавшись щекой к жёсткой земле, она закрыла глаза и слилась с ними. Она терпела пыль, забившую ноздри, щекотку насекомых, ползавших по коже. Мута была камнем, землёй, всеми теми словами, которые не произнесла за всю жизнь.
Проезжая мимо Сан-Рокко, друг и сосед Прокопио фермер Росси, старый партизан, остановил свой трактор возле Джеймса, чтобы спросить, что, Люцифер подери, происходит. Когда режиссёр с трудом расшифровал сочный итальянский старика и принялся объяснять ситуацию, тот его тут же перебил: «Грёбаные фашисты! Ублюдки, сучьи дети!» Несколько минут Росси яростно матерился (на архаичном местном диалекте, уже окончательно непонятном Джеймсу), затем изысканно вежливо поблагодарил режиссёра и повернул трактор к ферме Прокопио.
Полиция в подвале внезапно остановилась, когда ИХ фонари выхватили из тьмы груду мусора и кирпича И полуобрушившуюся стену. Они слушали, как шеф разглагольствовал о преимуществах применения слезоточивого газа перед риском соваться дальше.
– Она, наверно, где-то там, в этом туннеле, – сказал шеф полиции.
Все согласились и ждали, что он решит.
– Но это безумие! – добавил он. – Стена может окончательно рухнуть в любую минуту.
– Она же сумасшедшая, босс, – сказал молодой полицейский.
– Может, стоит вызвать подкрепление? – предложил другой.
Шеф немного подумал и решил, что ему не принесёт славы, если он запросит ещё людей сверх своих восьми, чтобы арестовать старую больную женщину.
– Нет! Сделаем вот что: вернёмся наверх, бросим гранату со слезоточивым газом и прикажем ей выйти…
– Она глухая, босс, – напомнил Луиджи. Командир не принял его слова во внимание.
– Как знать. Она могла прикидываться глухой.
Действие слезоточивого газа всегда впечатляло его, когда он видел по телевизору в новостях разгон
