Паоло взглянул на разбитые задние фонари, смятое крыло и представил Шарлотту на месте машины.
Водитель фургона выскочил из кабины и разразился бешеным потоком итальянской брани.
– Простите, – перебил его Паоло. – Она, видимо, в шоке. Если назовёте своё имя, я постараюсь…
– Не будь дураком! – накинулся таксист на водителя фургона и принялся костить его на чем свет стоит, упомянув, что кое-кто захочет узнать, почему эти яйца доставляют так поздно и, может, кое-кому прищемят яйца иного рода, если он сообщит мужу этой леди, что её едва не сбил один любитель яиц всмятку. Потом он сжал обеими руками ладонь Шарлотты и сказал: – Это всего лишь машина, мадам. Страшно рад, что теперь у вас всё будет хорошо, ваш друг проводит вас домой. – Он грозно взглянул на Паоло и популярно объяснил на итальянском, что с ним будет и с кем ему придётся иметь дело, если он когда-нибудь снова отпустит свою ненормальную английскую подругу одну. После чего ушёл.
– Не хотите ли чаю, Шарлотта? – спросил Паоло. – Или предпочитаете прилечь?
Она не ответила.
– Это из-за Сан-Рокко, да? Из-за арестов? Это расстроило вас? Ни к чему было… Я слышал… от Луиджи. Он рассказал Джеймсу, что копы собираются арестовать её, так что есть свидетельство на плёнке того, что произошло. И с Прокопио всё будет в порядке. Его забрали в местную тюрьму, где ему придётся подождать лишь несколько дней… как вы это называете:
Выражение лица Шарлотты заставило Паоло остановиться. Лучше не говорить ей об альтернативе. Если шеф полиции захочет по-настоящему подгадить, сказал Луиджи, он способен потребовать
– Половина заключённых в наших тюрьмах обязаны ей тем, что сидят, – сказал Луиджи. – И самые отъявленные преступники – из членов мафии. Очень эффективный способ в тех случаях, когда свидетели и судьи имеют обыкновение погибать, если вообще соглашаются участвовать в процессе.
– Прокопио сам должен был быть осмотрительнее, – добавил молодой полицейский. – Наш шеф очень зол сейчас. В последнее время дела идут неважно. Сверху давят, да ещё Фабио взбесил его вчера вечером. Если шеф захочет, он соберёт нужные показания дюжины свидетелей, которые вдруг пожелают раскаяться, – и тогда у Прокопио даже не будет шанса, что его дело когда-нибудь рассмотрят в суде.
Паоло знал, что покаяние – верная карта в этой игре. Другой пережиток чрезвычайщины в борьбе с терроризмом, раскаяние, применялся в недавних судебных делах против мафии, и на судебных следствиях, которые проводили «Чистые руки», бывало много таких участников уголовных преступлений, кто давал показания в обмен на смягчение приговора (или вовсе его отмену), становился
Но сейчас был неподходящий момент обсуждать с Шарлоттой подобные дела. Паоло вёл её, как слепую, обратно в пансион. Попросив консьержку принести чаю, он сидел возле неё в узкой мансардной комнате, поглаживая ей руку и слушая звуки ежедневного сражения ворон и голубей.
Прошёл час, а она всё молчала. «Бедняжка», – вздохнула консьержка и налила себе ещё граппы. Шарлотта даже не притронулась к чаю, который стыл рядом.
– В чем дело, Шарлотта? Пожалуйста, скажите… Вы теперь в безопасности… – Его пугало её молчание. – Вас никто не обидел?
В голове одни слова, карусель слов, кружатся, сталкиваются…
– Поговорите со мной, дорогая. В чем дело? Что с вами?
Слова, слова, слова… Какой смысл что-то говорить? Она ничего не может сделать, уже слишком много сделала… всё слишком поздно.
– Это из-за Сан-Рокко? Поэтому вы так расстроены? Из-за ареста глухой? Только поэтому? Не думайте, что это ваша вина… Ей всё равно пришлось бы вылезти оттуда, где она жила, рано или поздно… Всякое в Урбино…
«Это моя вина, моя, – думал Паоло. – Я проболтался Донне и Фабио».
Он рассеянно продолжал гладить руку Шарлотты, пока она вдруг не вырвала её; рот её скривился. Вид у неё был дикий, совсем не похожа на прежнюю спокойную, милую английскую даму.
– Бедняжка, – сказала консьержка.
– Надо было избавиться от чёртовой бабы, как я тебе талдычил, а не арестовывать! Кто велел моему дурню сынку арестовывать её? – Лоренцо был в ярости. – Она ещё доставит нам неприятностей, предупреждаю тебя. Как насчёт твоего умелого дружка Бенни – для чего он здесь, отдыхать приехал? Не мог разобраться с ней?
Его приятель выглядел раздосадованным, хотя знал наверняка, что Лоренцо никогда не предлагал избавиться от старухи. Опять же, память у него, как мочевой пузырь, ослабела, в чем он ни за что не признается в этой компании.
– Нет, – задумчиво сказал Дедушка. – Нет, Лоренцо, идея была неплоха. Уже слишком много народу говорит об этой женщине. А так мы держим ситуацию под контролем. Она может быть ферзём, может быть просто рехнувшейся пешкой,
– Как мой идиот сынок, этот шеф полиции!
– Кто бы она ни была, мы узнаем, что ей известно, в состоянии она говорить или нет – и, возможно, с кем она говорила, если вообще говорила.
Той ночью в ораториуме Санта-Кроче, самом древнем и почитаемом ораториуме Урбино, фрагменты фрески с изображением святого Себастьяна, написанной Рафаэлем, начали кровоточить. Кровь сочилась из девяти ран на теле святого, где в него вонзились стрелы, и капала на пол, едва не вызвав инфаркт у старой толстой уборщицы, которая, перекрестившись и дав обет больше никогда в жизни не притрагиваться к миндальным с кремом пирожным Прокопио (не предупреждал ли её доктор уже столько раз?), поспешила разнести новость по соседям.
– До того как раны Себастьяна начали кровоточить, этот ораториум, возведённый в тысяча триста тридцать четвёртом году, был известен главным образом своей принадлежностью братству мучеников Креста Господня, члены которого бичевали друг друга на тайных церемониях, – сказал Джеймс. А про себя подумал:
Время было уже позднее, и он всё внимание уделял оператору, стараясь перекричать шумных репортёров-итальянцев, занимавшихся тем же, что и они. Ораториум находился под особым покровительством Церкви вследствие суровости устава братства. Прекрасным своим состоянием он во многом был обязан семье графа Маласпино, отец которого щедро жертвовал на его реставрацию. Немало людей в Урбино верили, что разгадка таких чудес, как это Кровотечение Себастьяна в Санта-Кроче, может лежать в сегодняшнем аресте таинственной немой. Её нападение на знаменитую «Муту» Рафаэля было тесно связано с продолжающимся кровотечением портрета. До сей поры оно препятствовало отчаянным попыткам профессора Серафини из ИКИПа, Итальянского комитета по исследованию паранормальных явлений, научно доказать мошенническую природу последних городских чудес.
К вечеру вторника беспокойство врачей, следивших за состоянием Муты, возросло ещё больше. На сломанную руку ей наложили гипс, и сознание к ней возвратилось, но в остальном ни малейших улучшений. Она не ходила, и сёстрам приходилось сажать её или ставить на ноги, но и в этом положении она оставалась неподвижной, как пугало, которое она напоминала, мочилась и испражнялась,
