не было столько машин, обыкновенно в одних местах хозяйничали фашисты, в других анархисты, а где-то партизаны-коммунисты. Наш ландшафт в этом смысле способствует идейной обособленности.
– Об идеях в другой раз,
– Энрико и Чезаре Бальдуччи были коммунистами-партизанами? – спросила Шарлотта.
– Коммунистами они не были. Это я знаю, поскольку сам пытался агитировать их. А партизанами… Я бы назвал их скорее сектантами. Они были сами по себе, ни к кому не присоединялись. Обычно приезжали сюда продавать свои сыры и окорока Теодоро Мадзини…
– Мадзини… не родственник Франческо Прокопио? Его фамилия тоже, кажется, Мадзини?
– Его отец. Их земля годилась только на то, чтобы разводить овец, коз да свиней. Вино ужасное, кислое, как церковное пойло, но Бальдуччи делал очень хорошие сыры, а Мадзини – знаменитые окорока… Да ведь он был из Норчии, а норчийцы славятся умением забивать скот.
– Я это слышала, – сказала Шарлотта. – Они привезли с собой семьи?
– Конечно! Без сыновей некому было бы торговать окороками.
– Дочерей у них не было?
– Кто помнит дочерей, если только они не красотки?
Она попробовала зайти с другой стороны:
– Паоло говорил, что вы были одним из вожаков
Он гордо улыбнулся:
– Да! Конечно! Мы создали его! Мы, коммунисты! – Он похлопал себя ладонью по груди. – Построили на фундаменте, который заложили во времена Сопротивления. В книгах по истории всегда говорят о французском Сопротивлении, но мы тоже сопротивлялись! – На минуту старик показался не столь беззащитным, способным постоять за себя. – Мы ходили от фермы к ферме, организуя собрания. Нарушая велью, используя её как прикрытие. – Его глаза наполнились слезами. – Бедный Энрико! Он был из тех, кто так и не усвоил, что можно быть хорошим и справедливым и, несмотря на это, побеждённым. Он хотел разрушить все дворцы…
– Тогда кругом остались бы одни руины, – отозвался Паоло. – Тем лучше для реставраторов вроде меня.
– Мы не боялись руин, только не мы! Мы, кто всегда жил в трущобах и дырах в стенах, справились бы, мы мечтали о новом мире! – Паоло возвёл очи к потолку, но старик не заметил скептической мины внука. – Мы возвели эти дворцы, кирпич за кирпичом, и мы могли бы возвести их опять или построить на их месте новые! Так говорил Дурутти![125]
Несколько минут он бормотал себе под нос что-то невнятное, пока внук не вернул его в настоящее громким:
–
– Может, оно и к лучшему, что Энрико пропал, – продолжал старик, – потому как в результате всё, что сделали он и я, чтобы вернуть землю, пошло насмарку! Посмотри на бедного Франческо Мадзини, сына Теодоро! Теперь зовёт себя Прокопио. Такая же земля, как у Энрико, и годится только свиней разводить! Видно, старый граф знал всё заранее, потому и уступил их требованиям…
– Старый граф?
– Папаша Маласпино – фашистский ублюдок, хитрющий, как тосканцы. Посмотри, как он после войны быстро заделался большим другом британцев и янки! Делает за них грязную работу, помогает перестроить Европу, чтобы была без коммунистов.
– Я не очень поняла, синьор. Что сделал старый граф? Какие требования Энрико Бальдуччи и Мадзини удовлетворил?
– Разумеется, он владел землёй, которую они обрабатывали! О чем же я ещё толковал! За которую мы и сражались! Всей этой землёй – в Марке, Умбрии, Тоскане, – сказал он, широким жестом раскидывая руки, словно сметая и стены собственной квартиры, и дворцы, и ораториумы, и соборы Урбино, чтобы она увидела эту землю. – Всю её обрабатывали испольщики.
– То есть… – недоверчиво сказала Шарлотта, – братья Бальдуччи сражались против интересов старого графа.
– Но земля-то, я вам говорил, была никудышная! Слишком каменистая, слишком пересечённая. – Вновь его утонувшие в морщинах жёлтые глаза наполнились слезами. – Как подумаешь, как мы боролись за эту землю, а потом молодое поколение оказалось не готово работать на ней. Мой собственный сын должен был заниматься керамикой, разрисованные горшки продавать.
– Зато тогда Паоло, наверно, и приобрёл своё мастерство художника, синьор.
– Теперь у нас нет занятий для мужчин, только туристов обслуживаем. – Он употребил словцо, которого Шарлотта не поняла.
Она взглянула на Паоло, который прошептал ей, что это местное вульгарное выражение.
– Смысл примерно тот, что итальянцы – укрощённые быки, обслуживающие корову туризма.
– Что такое? – закричал старик. – Что ты там говоришь, парень?
– Перевожу твоё ругательство,
– Вся молодёжь, – сказал дед, не слушая его, – подалась в города, а стариков оставили среди скал да грязи.
– Насчёт Франческо Прокопио,
– Бедный Франческо. Когда-то был хорошим товарищем, но сдался, проиграл сражение. – Дед Паоло пожал плечами и приблизил крохотное сморщенное личико к Шарлотте. – Потому что это будет последнее великое сражение, синьора, будьте уверены! Сражение между теми из нас, кто верит…
– Не начинай, – сказал Паоло.
– Я говорю о тех, кто верит, что мир можно улучшить, и о тех, кто в это не верит, вроде тебя!
– Синьора большая почитательница моего таланта,
Старик нехотя улыбнулся:
– Но он такой циник, синьора, для него нет
– В его возрасте вы, синьор, тоже были циничны…
– Мы хотя бы голосовали! Верили, что можно что-то изменить! А этот… – Любяще, но довольно сильно старик ткнул Паоло в бок. – Он
– Извлекли что-нибудь из этого урока истории, Шарлотта?
– Подтвердилось одно имя… и, пожалуй, появился повод снова поговорить с графом Маласпино… хотя не понимаю… Было бы полезно, если бы ты смог…
Она засомневалась, стоит ли вовлекать его дальше, боясь за него. Боясь и за себя. Она уже получила достаточно предупреждений не вмешиваться. Однако бывшее в её характере упрямство заставляло сопротивляться попыткам сохранить эту историю – какова бы она ни была – в тайне, запрятать подальше эту немую женщину и не дать ей беспокоить туристов, самодовольных богачей, счастливых-супругов-с- милыми-детками. «Это у меня от моего сурового папочки-солдата», – думала Шарлотта. Обычно она ограничивала своё упрямство сферой работы, не отступая, пока не завершит реставрацию произведения, сделав всё, что в её силах, не считаясь со временем и экономическими ограничениями. «Прокопио, – подумалось ей, – был прав, назвав меня неизлечимым реставратором».
– Договаривайте, Шарлотта! У вас такой таинственный вид!
– Не смог бы ты попросить своего дедушку написать имена всех, кого он помнит из людей, входивших в группу вместе с Энрико Бальдуччи и Теодоро Мадзини? Если сам не вспомнит, может, друзья подскажут. А я пойду в университет и поищу, не сохранились ли сведения о тех, кто жил в Сан-Рокко в то время, когда его уничтожили.
– Вы хотите, чтобы я поспрошал по кафе, хотите посмотреть, что мне удастся узнать о тех, кто дожил до нашего времени? Старики скорее разговорятся со мной, чем с вами. По крайней мере, старые коммунисты.
