Для Клер изменение высоты отмечалось не картами, а исчезновением пиявок выше шести тысяч футов и заплатками снега, покрывавшего утесы, словно белый лишайник. Высокогорные пастбища обозначало появление темных палаток пастухов яков, а об альпийских лесах возвестили серебристая береза и рододендрон, сменившие бамбук и кипарисы, пышно росшие между девятью и двенадцатью тысячами футов.
Они вступили в Тибет по тропе контрабандистов, такой узкой, что даже погонщики яков избегали ее, жалуясь на то, что рога их животных застревали между скалами, высившимися по обеим сторонам дороги. Новобранцы Джека сумели раздобыть джипы в приграничном городке, который, по слухам, был самым грязным в Азии; в это, однако, было сложно поверить, учитывая, сколько неряшливых городишек группа повстречала на своем пути через Южный Тибет. На труднопроходимых дорогах, по которым приходилось ехать джипам, чтобы избежать военных патрулей, бoльшую часть времени Клер провела обмотав лицо шарфом, борясь со всепроникающей пылью, однородным осадком, заползавшим под одежду, от которого грубела кожа. В Тибете она узнала, что до некоторых мест, которые, казалось бы, находятся всего в нескольких милях, можно ехать часами. Прошлое было куда ближе. Иногда она погружалась в него, как в глубокую воду, выплывая на поверхность лишь в те редкие мгновения, когда им приходилось съехать с дороги, чтобы уклониться от встречи с военным транспортным средством. Но гораздо чаще их путь пролегал по местности, куда забредали лишь овцы, козы, мулы и яки, по немощенным дорогам, которые трудно было отличить от каменистой пыли. Закрывая глаза, Клер погружалась в транс, повторяя слова Магды: «Идея дороги как линии, отделяющей собственность одного человека от собственности другого, чужда здесь; здесь, где земля обваливается и дрейфует, кочуя так же, как и люди, которые по ней путешествуют. Рыхлый и зыбучий песок, как в пустыне, не позволяет построить здесь настоящие дороги, и все тропинки вскоре скрываются под песком и теряются, зачастую и вовсе не оставив следа».
Лишившись живых героев, Клер влюбилась в Аруна так, как подростком влюблялась в героев книжек, вроде Дарси и мистера Рочестера. «Он захватывает меня, но совсем не так, как захватывают вражеское государство, – писала она в своем дневнике. – Я чувствую, что там, где кончается его история, начинается моя». И без всякой остановки продолжила, списывая слова Магды: «Я начал понимать: сохранить что-то можно, лишь остановив течение жизни, – сказал он. – Все наши ботанические сады отражают только предвзятый характер любой системы классификации. Что есть государство, как не очередной музей, навязывающий свою логику там, где ее нет?» Однако которая из двух – Магда или Клер – опустила перо, девушку уже почти не заботило.
«'Каждое дерево умирает по-своему, – рассказал он мне в один из наших долгих походов, – и строение всего леса зависит от того, как умирают его деревья'.
Как люди, подумала я; как страны.
Примеры этому он искал и находил в течение последних нескольких месяцев, проведенных в Англии, так же как делал это в Индии. 'Ни один человек, который любит разнообразие дикого леса, не посадит платан, – говорил он. – Так как если английская липа прогнивает у самых корней и падает, оставляя пенек, который пустит ростки и займет то же самое место, то платан, потакая своим захватническим привычкам, далеко разбрасывает семена, производя на свет сотни побегов, которые умножатся при первой же возможности, вытесняя менее цепкие местные деревья'.
– Но дубы умирают стоя, – продолжал он, – медленно. Дуб может пять сотен лет простоять в одиночестве, словно часовой, но за те двадцать пять, что его корни сгнивают и дерево рушится под своей тяжестью внутрь, в него давно уже проникают более крепкие соседи.
– Ты хочешь сказать, оно гниет изнутри, – ответила я, – подобно плохо управляемой стране, которая становится беззащитна перед вторжением.
Сеянцы дубов встретишь редко, объяснил он мне, даже в дубовых рощах, потому что они не выносят тени, равно как и гусениц, кишащих в родительских деревьях; под пологом другого дуба побеги вскоре умирают. 'Чтобы снова вырасти, дубу нужно пространство – вдали даже от собственного вида', – объяснил он. Я нахожу странной эту нужду дуба в свободе, учитывая, что в Англии эти деревья обычно отмечают собственность, старинные границы – между одним приходом и другим, между этим миром и следующим».
Как-то раз Бен подошел к Клер и протянул ей свой экземпляр «Книги мертвых», объясняя, что там она найдет указания, как пройти Бардо, что по-тибетски означало «между двух существований».
– Это период перед реинкарнацией, сопровождающийся галлюцинациями, – сказал он; его голос дрожал от волнения, а на лбу выступил пот, словно он участвовал в трудном забеге.
– Мне понадобится компас? – Мысленно она задала себе вопрос: кто из них двоих более безумен.
Джек обернулся посмотреть, что вызвало задержку, и Клер осторожно объяснила, что Бен подозревает ее в том, что она уже полумертвая.
– Зато просветленная, – подтвердил Бен, – потому что только просветленные могут воскрешать в памяти воспоминания о прошлых существованиях, которые иначе кажутся лишь мимолетными призраками, тревожно знакомыми.
Джек как-то странно посмотрел на них обоих.
– Шоколадное голодание, – грубо пошутил он, теряя терпение от убежденной метафизики Бена. – Ты, наверно, уже все свои батончики прикончил.
Клер не помнила, когда же стало ясно, что Кристиан потерял веру в мак.
– Какие у нас есть подлинные доказательства? – услышала она его разговор с Ником во время одного из длинных переходов, когда они уже давно оставили джипы позади; переходов, очерченных горизонтами, столь далекими, что они казались искусственными, подобно тому образцу растения, зажатого между страницами гербария, в который они все верили: его цвет слишком поблек, чтобы служить доказательством. – Мне всегда казалось странным, что ни один другой ботаник не отметил его существования.
Бен отозвался с редким для него порывом страсти:
– У научных идей всегда есть свое место и время, ты же знаешь, Крис! Если ты прочтешь дневник Бейли за тот день, когда он нашел голубой мак, то увидишь лишь заметки о том, что среди альпийских цветов были голубые маки, которых он никогда раньше не видел, или что-то в этом роде. А ведь это цветок, который, как он позже признавал, послужил ему пропуском в вечность, стал единственным, что обессмертило его имя, в то время как все его военные подвиги и исследования канули в Лету! И все же тогда он и понятия не имел об этом! И потом, подумай о тысячах лекарственных растений, которые проглядели только потому, что западная наука не подтвердила их применение, и о восьми миллионах листов высушенных растений в Кью и Музее естественной истории – просто высохшая река новых сведений: растения, которые исчезли, экземпляры, известные народам, не имеющим собственных памятников письменности, народам, чье исчезновение с лица земли забирает вместе с ними все их знания.
Бен оглянулся на безмолвный круг лиц, таких же осунувшихся и обветренных, как и его собственное.
– Ладно, я горожу чушь. Но думаю, нам надо идти дальше.
– С этим я согласен, – отозвался Ник.
Кристиан снова утомленно взвалил на плечи свой рюкзак.
– Знаете, какое одно-единственное свойство Шеклтон ценил превыше других в членах своих экспедиций?
– Непроходимую тупость? – предположил Джек.
– Надежду, – сказал Кристиан.
11
Они стояли на границе с ничем, так казалось Клер, в две тысячи футов над рекой Конгбо- Цангпо, посередине отвесных скал, блестящих и гладких, как обожженная кожа. Склоны этого ущелья какой-то исполинский топор избороздил кровоточащими геологическими ранами; расселины изрезали камень там, где земля прогнулась и раскололась.
Это было совсем не подходящее место для человека, страдающего от страха высоты. На севере голубая
