— Валяемся без дела, как всегда.
— Как всегда, — подтвердил Анжель.
— Как самочувствие?
— Ничего. Температура вот поднялась.
— Ну-ка… — Жакмор подошел поближе и пощупал Анжелю пульс. — В самом деле. — Он сел на край кровати. — Подвиньте ноги.
Анжель подвинулся, и Жакмор, устроившись поудобней, принялся задумчиво оглаживать себе бороду.
— Что еще с вами приключилось? — спросил он.
— Вы же знаете…
— Искали женщину?
— Нашел.
— Ну и?.. Переспали с ней?
— Не могу… — вздохнул Анжель. — Только ляжем — у меня жар.
— А Клемантина так и не желает?
— Нет. А от остальных у меня поднимается температура.
— Это просто самовнушение.
— Помнится, вам не понравилось, когда я вам сказал то же самое, — горько усмехнулся Анжель.
— Что ж тут приятного, — согласился психиатр. — Тем более что в моем случае, внушай — не внушай, все равно попусту.
Анжель не стал спорить. Ему в самом деле было худо. Он расстегнул воротник и судорожно вдыхал майский воздух.
— Я только что от вашей жены. — Жакмор попытался переключить мысли больного. — Огольцы растут, как ненормальные. Ситроен уже пошел.
— Бедняжка, — сказал Анжель, — он же еще совсем кроха… у него будут кривые ножки.
— Нет-нет, — успокоил психиатр. — Раз он на них держится, значит, они достаточно окрепли.
— Что ж, природе виднее… — с трудом проговорил Анжель.
— Клемантина посылает меня к кузнецу. Вам не кажется, что она воспитывает их слишком сурово?
— Я ей не указчик. Ведь страдала она, а не я. У нее все права.
— Категорически не согласен: страдание никому никаких прав не дает! — возразил психиатр.
— А что, она с ними плохо обращается?
— Да нет, она ведь и себя не жалеет. Но это не оправдание. Если здесь так принято, это не значит, что так и надо.
— Я думаю, она их все-таки любит, — сказал Анжель.
— Любить-то любит… — хмыкнул Жакмор.
Анжель никак не отозвался. Ему снова стало дурно.
— Вам нужно на что-нибудь отвлечься, — сказал психиатр. — Займитесь греблей.
— У меня нет лодки.
— Так сделайте.
— А что, это идея! — оживился Анжель.
— Ну, я пошел к кузнецу, — сказал Жакмор, поднимаясь. — Раз уж ей втемяшилось…
— Может, лучше завтра? — предложил Анжель. — Пусть малыш еще хоть денек поживет спокойно.
Жакмор покачал головой:
— Не знаю, не знаю… Если вы против, так и скажите.
— Мое слово ничего не значит. И потом, может, она права. В конце концов, она мать.
Жакмор пожал плечами и вышел. Стремительно, так что задрожали массивные ступени, сбежал по лестнице и выскочил из дома. Вокруг творила свои чудеса весна: там и сям, прорвав суконную гладь молодой травки, яркими клочьями торчали головки цветов.
На другой день была среда, и Жакмор решил не идти главной улицей, чтобы не попасть на площадь, где в этот день распродавали стариков. Вместо этого он свернул на тропинку, которая шла задами, в зарослях волокнистой, пахучей и жгучей травы, которую называли здесь укропивой.
На заборах и подоконниках, томно раскинувшись, загорали деревенские кошки. И ни одного человека — тишь да гладь. Привычная хандра слегка отпустила Жакмора, он расслабился и даже почувствовал в себе некоторое трепыхание на клеточном уровне.
Он уже знал, что справа, по ту сторону домов, катила густо-красные воды речка и чуть дальше делала поворот, поэтому не удивился, обнаружив, что тропинка, по которой он шагал, поворачивала под тем же углом. Интуиция подсказала ему, что дворы между тропинкой и речкой залегали сплошным массивом.
Едва повернув, Жакмор заметил впереди кучку людей, занятых чем-то непонятным. Он зашагал быстрее, как вдруг резкий крик ударил в его слабые барабанные перепонки. Крик боли, к которой примешивалось изумление, так что в итоге в нем слышалось нечто похожее на гнев с явно различимым оттенком покорности.
Жакмор припустил бегом, сердце его тоже пустилось вприпрыжку. Наконец он увидел: крестьяне собрались около высокой деревянной двери и распинали на ней коня. Жакмор подошел и встал рядом. Шесть человек держали коня в нужном положении. Седьмой и восьмой прибивали гвоздями левую переднюю ногу. Большой кровельный гвоздь с блестящей головкой уже проткнул бабку, и по коричневой шкуре бежала струйка крови. Так вот что это был за крик.
Крестьяне продолжали свое дело, не обращая никакого внимания на подошедшего; здесь он или за тридевять земель — все едино. Только конь посмотрел на него большими карими глазами, в которых застыли слезы, и обнажил зубы в подобии виноватой улыбки.
— Что он сделал? — осторожно спросил психиатр.
— Согрешил на стороне. Это племенной жеребец, — спокойно ответил один из зевак — поглазеть на расправу собралось человек пять-шесть.
— Но это не так уж страшно, — сказал Жакмор.
Крестьянин не ответил, только плюнул. Настал черед правой передней ноги, и Жакмор содрогнулся, глядя, как кувалда вгоняет еще один гвоздь в посеревшую от страха шкуру. Конь снова вскричал, коротко и страшно. Притягивая ногу к доске, палачи так оттянули ее, что затрещали все суставы. Согнутые передние конечности почти сходились над мордой, на которой было написано страдание. Раны вокруг гвоздей уже успели облепить слетевшиеся на запах крови мухи.
Два крестьянина развели задние ноги коня и прижали копыта внутренней стороной к прибитой внизу перекладине. Жакмор следил за ними, как зачарованный. Ему казалось, что в горле у него застряло лезвие бритвы, и он с трудом проглотил слюну. Брюхо жеребца задрожало, внушительных размеров детородный член сжался и втянулся в кожу.
Зеваки на другой стороне дороги зашептались. К месту экзекуции приближались двое: мужчина и подросток — Жакмор заметил их только теперь. Старший шел, заложив руки в карманы. Это был волосатый верзила в вязаной фуфайке с закатанными рукавами и кожаном с рыжими подпалинами фартуке ниже колен. Младший, ученик, чахлый заморыш, волочил тяжелую жаровню с горячими углями и торчащим железным прутом.
— А вот и кузнец, — сказал кто-то.
— Право, вы слишком жестоки к бедной скотине, — не удержавшись, пробурчал Жакмор.
— Это не просто скотина, это племенной жеребец, — сказал стоявший рядом крестьянин.
— Но он не сделал ничего ужасного.
— Сам виноват. Нечего было блудить.
— Да ведь такое его дело.
Ученик установил жаровню и мехом раздул огонь. Его хозяин ухватил крюк, помешал им уголья, подождал, пока он как следует накалится, а потом вытащил и подступил к жеребцу.
