Анжелю, чтобы хоть с кем-нибудь поговорить.
Он трижды постучался в спальню Анжеля, не получил ответа и заключил, что его там нет. Когда же проверка всех прочих дверей дала тот же результат, он предположил, что интересующее его лицо находится вне дома.
Где-то в парке дребезжала пила. Жакмор пошел на этот звук.
На ходу нюхнул пальцы — еще не выдохлись.
Всхлипы пилы все ближе, и наконец он увидел около гаража Анжеля. В синих рабочих штанах, без куртки, он распиливал лежавшую на козлах длинную доску.
Жакмор подошел, как раз когда неровный, треснутый конец доски отвалился и шмякнулся на землю. Под козлами набралась уже целая куча желтых, пахнущих смолой опилок.
Анжель разогнулся, отложил пилу и протянул руку психиатру.
— Видите, я следую вашим советам.
— Лодка? — спросил Жакмор.
— Лодка.
— И вы сумеете ее сделать?
— Меня устроит самая скромная посудина — лишь бы плавала.
— Тогда сделайте лучше плот, — предложил Жакмор. — Это легче — он же плоский.
— Легче, но не так красиво, — сказал Анжель.
— Все равно что писать картину акварельными красками.
— Вот-вот.
Анжель подвинул доску на козлах.
— На что вы собираетесь ее пустить? — спросил Жакмор.
— Не знаю, — сказал Анжель. — Пока просто обпиливаю негодные концы. Чтобы материал был в полном порядке.
— Но вы делаете двойную работу…
— Ну и что? Времени у меня сколько угодно.
— Занятно, — пробормотал психиатр. — Значит, вы не можете начать работу, пока не выровняете весь материал?
— Могу, но не хочу.
— И давно это у вас?
Анжель прищурился:
— Это что же, форменный допрос?
— Ничего подобного!
Жакмор поднес пальцы к носу, как будто хотел зажать одну ноздрю и продуть другую.
— Профессиональные замашки? — продолжал Анжель.
— Да нет. Просто естественный интерес к окружающим людям. Кем еще прикажете интересоваться?
— Самим собой.
— Вы же знаете: я — пустое место.
— Ну, так спросите себя почему. Глядишь, место будет уже не совсем пустое.
— Оставьте! — отмахнулся Жакмор.
— Так никого и не нашли для анализа?
— Никого.
— А вы попробуйте на животных. Такие опыты уже были.
— Откуда вы знаете?
— Читал.
— Не всему, что прочтешь, следует верить, — наставительно изрек психиатр.
Большой палец правой руки еще хранил характерный запах.
— Попробуйте все-таки, — сказал Анжель.
— Вот что я вам скажу… — начал Жакмор, но осекся.
— Что же?
— Нет, пожалуй, ничего не скажу. Сначала проверю сам.
— Какое-нибудь предположение?
— Да, гипотеза.
— Ну, как хотите.
Анжель повернулся и пошел к гаражу. Дверь была открыта. Слева от автомобиля к стенке были в несколько рядов прислонены длинные, прогибающиеся под собственной тяжестью доски.
— Я смотрю, материала у вас предостаточно, — заметил Жакмор.
— Как-никак нужна большая лодка, — сказал Анжель.
Он вошел в гараж и выбрал одну доску. Жакмор взглянул на небо. Ни облачка.
— Я вас покидаю, — сказал он. — Пойду в деревню.
— Счастливо.
Вдогонку Жакмору снова заскрежетала пила. Чем дальше он отходил, тем тише становился звук, дойдя до ворот, он его уже совсем не слышал. Психиатр пошел по пыльной дороге. Разговор с Анжелем навел его на мысль о черном котяре, которого он видел на заборе одного из крайних домов. Этот кот — одно из немногих живых существ, что отнеслись к нему одобрительно.
Наверно, забор — его любимое место. Жакмор спешил проверить это. На ходу он сунул палец под нос и нюхнул. Запах вызывал отчетливые видения: мощный круп служанки, с готовностью вздымающийся под натиском приникшего к нему Жакмора. Психиатр приободрился и зашагал быстрее.
Ветер гнал по дороге соломинки: он выдувал их из щелей конюшен и коровников, подхватывал с земли около амбаров, отщипывал от пересохших скирд. Ветер поднялся еще с утра. Для начала прошелся по морю, собрав сахарную пену с гребней волн, потом взлетел на скалистый берег, разметав стонущие перья папоротников, покружил вокруг большого дома, свистнул во все щели, поиграл расшатанными черепичными пластинками на крыше, нагнал откуда-то бурых хлопьев — прошлогодних листьев, не попавших в компостное месиво; развесил пепельные полотнища над пыльной колеей, поскреб чешуйки грязи в пересохших лужицах.
А у деревенской околицы завился вихрь. Зыбкий, опрокинутый вниз вершиной конус из былинок и песчинок выписывал на земле прихотливую кривую, как будто острый карандаш обводил на карте какую- нибудь линию высоты или глубины. Вот он шарахнулся к каменной ограде, около которой валялось что-то бархатисто-черное, похожее на выжатую губку. То была опустошенная, безжизненная, невесомая оболочка черного кота. Вихрь подхватил и кубарем покатил по дороге это чучело — так перекатывается по песчаному берегу, нелепо взмахивая бумажными крыльями, старая газета. Подтянув колки травинок, ветер пронзительно взвыл; кот-призрак прянул вверх, потом скособочился и снова клюнул в землю. Новый порыв швырнул его в кусты и опять рванул, увлекая, точно тряпичную куклу, на следующий тур безумного вальса. Дорога сворачивала, а кот, летя по прямой, перемахнул через канаву и помчался полем. Он несся, чуть задевая острые стрелки зеленых колосков, и, электризуясь от этих прикосновений, метался из стороны в сторону, точно пьяная ворона, — пустым-пустая оболочка, труха, соломинка, какие гонит ветер, отщипывая их от пересохших скирд.
Жакмор выскочил из дому, мигом добежал до дороги и жадно втянул свежий воздух. Он различал множество запахов, новых для него, но будивших смутные воспоминания. С тех пор как неделю тому назад он вобрал в себя жизненную субстанцию черного кота, он делал открытия на каждом шагу и еле справлялся с обилием эмоций и впечатлений. Нельзя сказать, что он целиком переменился: затверженные жесты, привычки, рефлексы укоренились слишком глубоко, чтобы их могло существенно переделать вливание кошачьих инстинктов, воздействие его оказалось невелико, и соответственно слабыми были проявления. Теперь Жакмору было смешно вспоминать, как поначалу он пытался ощутить и чуть ли не внушить себе
