Пел все, что взбредет в голову, любые слова без разбора — бедняга Жакмор слегка отупел ненароком. Вот и теперь, как было сказано, он добрел до деревни, и тут же на него упало, его обволокло ее дурное марево. Он очнулся перед домом почтенной псевдогалантерейщицы (не то портнихи) и произнес:
— Тук и еще раз тук!
— Войдите.
Жакмор вошел. Как и во всех домах деревни, внутри было темным-темно. Поблескивали только начищенные казаны, да и то зловещим блеском. На тусклокрасных, стертых плитках пола валялись вперемешку лоскутки, обрывки ниток, кусочки проволоки и разные другие кусочки, кусачки и кусучки.
У стола сидела старуха швея. Старуха была старая, швея шила платье.
«Ага», — подумал Жакмор. А вслух спросил:
— Вы шьете для Клемантины?
Спросил для очистки совести — для этого действительно хватает одних вопросов, совесть проста в обращении и легко очищается.
— Нет, — ответила старая старуха.
Только теперь Жакмор заметил, что кузнец тоже здесь, и вежливо с ним поздоровался.
Кузнец встал и подошел поближе. И снова он произвел на психиатра внушительное впечатление, в темноте оно было расплывчатым и оттого безграничным.
— Что вам надо? — осведомился кузнец.
— Я пришел к мадам.
— Нечего сюда шляться, — жахнул кузнец.
— Я только хотел спросить… — пояснил Жакмор. — Все эти платья — точные копии тех, что носит Клемантина, мне интересно, что это значит.
— Вам-то какое дело, — сказал кузнец. — Платья не запатентованы, каждый может шить, какие хочет.
— Но копировать все платья до единого нехорошо, — строго возразил Жакмор. — Так не делается, это неприлично.
— Пожалуйста, без оскорблений, — сказал кузнец.
Ручищи у него были ого-го. Жакмор поскреб подбородок, посмотрел на провисающий потолок, украшенный завитушками липучек с мушиными трупами.
— Факт есть факт, — сказал он. — Не слишком ли она увлеклась?
— Это я ей заказываю, — отчеканил кузнец с тихой угрозой в голосе. — И плачу тоже я.
— В самом деле? — светским тоном осведомился Жакмор. — Вероятно, для очаровательной юной супруги?
— Я холост.
— Тогда… — начал Жакмор, но тут мысли его приняли новый поворот. — Но где она берет модели?
— Нет у нее никаких моделей. Она просто видит платья. И шьет, как видит.
— Те-те-те! — фыркнул Жакмор. — Хотите мне мозги запудрить!
— Очень нужно! — громыхнул кузнец.
И тут Жакмор понял, что веки старой портнихи опущены и на них нарисованы открытые глаза.
— Фальшивые глаза — это чтоб с улицы было незаметно. Если бы вы не зашли, тоже ничего бы не заметили.
— Я же постучал, — сказал Жакмор.
— Да, но она ничего не видит и, когда говорила «войдите», не знала, что это вы.
— Но сказала же!
— Ну и что, просто старая карга хорошо воспитана.
Тем временем портниха собирала сборочки на талии. Точно такое же белое пикейное платье Жакмор видел накануне на Клемантине.
— Так она и правда шьет с закрытыми глазами, — не веря собственным, констатировал, чтобы уверить себя, психиатр.
— Не так, — припечатал кузнец. — Опустить веки еще не значит закрыть глаза. Там, внутри, они открыты. Если открытую дверь загородить глыбой, она же не станет от этого закрытой, то же самое с окном. А для прозрений зрение вообще лишнее — это делается не глазами, хотя для вас, ясное дело, это дело темное.
— Если вы думаете, что ваша галиматья способна меня просветить, то заблуждаетесь, и очень сильно.
— Я вообще силен, — уронил кузнец, — особенно по сравнению с вами. Ну вот что, оставьте старуху в покое и идите себе подобру-поздорову.
— Ладно, я уйду, — сказал психиатр.
— Скатертью дорожка, — напутствовал его кузнец.
— До свиданья, месье Жакмор, — вымолвила портниха.
Она откусила нитку зубами, как Парка, отдавшая ножницы точильщику. Жакмор, оскорбленный, с достоинством пошел к двери и на прощанье, обернувшись, пустил парфянскую стрелу:
— Я трахну вашу служанку.
— На здоровье, — отозвался кузнец. — Я уже пробовал — удовольствие еще то. Все равно что спать с мороженой треской.
— Ничего, у меня она оттает, — пообещал Жакмор. — Я ей закачу психоанализ.
Он вышел на улицу с гордо поднятой головой. Три свиньи, похрюкивая на каждом шагу, продефилировали мимо него. С досады наш Жакмор пнул в зад последнюю из трех, на вид самую ехидную.
Служанка кузнеца, по имени Краснорожа, спала на чердаке, который делила с очередным учеником. Ученики дохли один за другим, ей же, двужильной, было все нипочем, особенно с тех пор как хозяин оставил привычку закатываться, как приспичит, к ней в постель. Ученик — тот не в счет. Дохлый, ледащий, никуда не годный. В постели только спать и может. Хотя как раз сейчас он не спал. Прилежно раздувал в кузнице огонь. Там и застал его Жакмор, когда вошел и оглядел закопченные, несмотря на старания Краснорожи, стены и потолок.
— Привет, ученик, — сказал он.
Парнишка робко поздоровался, машинально заслоняясь локтем — как правило, каждый посетитель норовил шутки ради влепить ему по морде. Мол, раз он целый день колотит по железу, пусть и сам получит пару-другую колотушек — все по справедливости.
— Хозяина нет, — убежденно сказал Жакмор.
— Нет, — эхом отозвался ученик.
— Тогда я пошел.
Выйдя из кузницы, Жакмор обогнул дом слева, зашел во двор и влез по приставной лестнице на просторный чердак с грубым дощатым полом. Под правым скатом крыши была комнатка служанки. Высокая дверь посередине вела в апартаменты хозяина, занимавшие весь левый скат и половину правого. От каморки Краснорожи его отделяла перегородка. Удобная и практичная планировка.
Жакмор вошел без стука. Девица сидела на кровати и читала газету семилетней давности. Новости доходили в здешнюю глухомань с опозданием.
— Повышаем культурный уровень? — спросил психиатр деланнодружелюбным тоном, который шел ему, как фата золотарю.
— Хочу и читаю, — огрызнулась девица.
