хорошенько проголодаться. Учтем. Как бы то ни было, главное, чтобы восторжествовал принцип: лучшие куски — детям. Она усмехнулась, вспомнив, с чего начинала: доедала остатки, жир от отбивных и ветчины с тарелок, хлебные корки со стола. Так кто угодно сможет. Любая мать. Невелика заслуга. Шкурки от персиков — это уже было потрудней. Они такие ворсистые. Но и шкурки — пустяк, к тому же многим даже нравится есть персики нечищеными. А вот доводить объедки до полного разложения — на такое способна только она. Дети стоили такой жертвы, и, чем отвратительнее был вкус и запах, тем, как ей казалось, большую любовь к детям она проявляла и доказывала, как будто мучения, которые она принуждала себя терпеть, могли обернуться чем-то чистым и полезным. Это было средство искупить все ее опоздания, каждую минуту, когда она хотя бы мысленно была не с ними.
И все же она была недовольна собой: ведь прикоснуться к зачервивевшему мясу она так и не смогла. А укрывать куски в платяном шкафу, где они неуязвимы для червей, — нечестно, это она понимала. И из-за этого ее малодушия с детьми может случиться что-нибудь дурное…
Завтра она попробует.
Я страшно беспокоюсь, с ума схожу от беспокойства, думала Клемантина, выглядывая из окна в залитый солнцем сад.
Где Ноэль, Жоэль и Ситроен? Может быть, они свалились в колодец, наелись ядовитых ягод, может, какой-нибудь малец играет на дороге с арбалетом и попал им в глаз, может, шальная палочка Коха заразила их туберкулезом, может, они нанюхались сильнпахнущих цветов и потеряли сознание, может, их укусил скорпион, которого привез из страны, где эти твари водятся, дед одного из деревенских мальчишек, знаменитый путешественник, может, они свалились с дерева, может, бежали, упали и сломали ногу, бултыхались в воде и утонули, оступились на обрыве и разбились, напоролись на ржавую проволоку и подцепили столбняк; а вдруг они играли-играли в саду, нашли большой камень, перевернули его, а там желтенькая личинка, и тут как раз из нее вылупится кусачий жук, и полетит в деревню, и там залетит в хлев и укусит в нос свирепого быка, и тот взъярится, вырвется и помчится по дороге прямо сюда, задевая на поворотах кусты и оставляя на ветках клоки черных волос, а перед самым домом боднет со всего маху телегу, которую будет тащить старая полуслепая кляча, и телега разлетится на кусочки, и одна железка, например, винт, болт, гайка, гвоздь, ободок от оглобли, крюк от хомута, заклепка от колеса, которое когда- то сломалось и его починили, приклепав выточенную вручную ясеневую накладку — отскочит и со свистом устремится ввысь, в самое поднебесье. Перелетит через решетку сада, а там упадет и — Боже, какой ужас! — на лету заденет крылатого муравья и оторвет ему крылышко, а тот потеряет равновесие, замечется над деревьями, как подбитый муробей, и вдруг упадет на лужайку, а там, Господи помилуй, там Жоэль, Ноэль и Ситроен, и муравей упадет прямо на щеку Ситроену, а на ней следы варенья, и он его укусит…
— Ситроен!!! Где ты?
Потеряв голову от ужаса, Клемантина с криком бросилась вон из комнаты, стремглав слетела с лестницы и в коридоре наткнулась на служанку.
— Где они? Где дети?
— Да спят они, — удивленно ответила девица. — У них тихий час.
Что ж, на этот раз ничего не случилось, но вероятность всех этих ужасов не отпала. Клемантина поднялась к себе. Сердце в груди колотилось как бешеное. Нет, детям слишком опасно гулять в саду одним. Надо, по меньшей мере, запретить им переворачивать камни. Никогда не известно, на что можно нарваться. Не дай Бог — на ядовитую мокрицу, паука, чей укус смертелен, какого-нибудь таракана, переносчика тропической болезни, от которой нет лекарств, или отравленные иголки, которые спрятал преступный врач, когда убегал в деревню, после того как уморил одиннадцать человек, которых вынудил изменить завещание в свою пользу, каковое гнусное преступление было раскрыто дежурным практикантом, этаким странным юношей с рыжей бородой.
Что, интересно, поделывает Жакмор — подумала Клемантина в связи или без всякой связи с предыдущим. Что-то его давно не видно. Впрочем, нет его — и не надо. А то еще вздумает на правах психиатра и психоаналитика вмешиваться в воспитание детей. По какому, спрашивается, праву? Дети принадлежат матери. Это мать в муках производит их на свет, матери они и принадлежат. А вовсе не отцу. Матери любят детей, значит, те должны их слушаться. Матери лучше знают, что нужно детям, что им полезно, чтобы они подольше оставались детьми. Кажется, китаянкам упаковывают ноги в особые туфли. Или повязки. Или тиски. Или железные колодки. В общем, что-то такое, чтобы ноги оставались маленькими. То же самое надо делать с детьми, только упаковывать их целиком. Чтобы не росли. Маленькие они куда лучше. У них нет ни забот, ни потребностей, ни дурных наклонностей. А то как начнут расти. Как потянет их из дома в большой мир. А там сколько новых опасностей! Стоит им выйти за пределы сада — сразу целая тысяча. Да что я говорю? Не одна тысяча, а десять. Их и здесь-то не сосчитать. Вдруг налетит сильный ветер, сломает ветку, и она упадет детям на голову. Или вдруг пойдет дождь, а они потные, может, в лошадки играли, или в поезд, или в разбойников, или еще в какую-нибудь подвижную игру, а тут вдруг дождь, и они схватят воспаление легких, или плеврит, или простуду, или ревматизм, или полиомиелит, или брюшной тиф, или скарлатину, или краснуху, или ветрянку, или эту новую болезнь, которой еще и имени не придумали. А что, если вдруг гроза? Гром. Молния. Да мало ли, может, вдруг произойдет эта… ионизация — наверняка это что-то ужасное, одно название чего стоит, похоже на «операцию». Может случиться все что угодно. Если же они выйдут из парка, будет еще хуже. Но об этом сейчас думать не стоит. Пока что хлопот не оберешься и с тем, как бы предохранить их от всех внутрипарковых напастей. А уж когда вырастут — ой-ой-ой! Вырасти и выйти из парка — две самые страшные вещи для детей. Всех и всяческих опасностей не предусмотришь. А мать должна, должна все предусмотреть. Но это потом. Еще будет время подумать. Легко запомнить: выйти и вырасти. Пока же ограничимся парком. Каких только несчастных случаев тут не может стрястись! Взять хоть гравиевые дорожки. Сколько раз я говорила, что глупо позволять детям играть с гравием. Что, если они его наглотаются? Поначалу, может, ничего и не будет, а через три дня — готово дело, аппендицит. Необходима срочная операция. А кто ее будет делать? Жакмор? Это не его специальность. Деревенский врач? Там только ветеринар. Вот они и умрут. Да еще в муках. Будут метаться в жару. Кричать. Нет, не кричать, а стонать — это еще ужаснее. А льда нет. Негде взять льда, чтобы положить им на живот. Температура все выше и выше. Градусник зашкаливает. Он лопается. Осколок попадает в глаз Жоэлю — он как раз смотрел на Ситроена. Жоэль обливается кровью. Он потеряет глаз. И некому к нему подойти. Все заняты Ситроеном — он стонет все тише и тише. А Ноэль, воспользовавшись паникой, удрал на кухню. Там на плите кипятится вода в баке. Он хочет есть. Его не покормили ужином: братья больны, про него и забыли. И вот он ставит стул прямо перед плитой и залезает на него. Чтобы достать банку с вареньем. Но служанка задвинула ее чуть глубже, чем обычно, потому что ей в глаз попала соринка. Если бы она аккуратнее подметала, этого бы не случилось. И вот Ноэль наклоняется. Нога его соскальзывает. И он падает прямо в бак. Успевает вскрикнуть один-единственный раз — и все, он мертв, хотя по инерции еще шевелится, как краб, которого бросают в кипяток. И сразу же, как тот же краб, приобретает ярко-красный цвет. Он умер, умер! Мой Ноэль!
Клемантина выскочила за дверь и позвала служанку.
— Да, мадам?
— Не смейте подавать к обеду крабов — я запрещаю!
— Я и не собиралась. Сегодня на обед ростфиф с жареной окрошкой.
— Все равно запрещаю!
— Хорошо, мадам.
— И больше никогда не варите крабов. И омаров тоже. И креветок. И лангуст.
— Слушаю, мадам.
Не лучше ли, думала Клемантина, вернувшись в комнату, варить пищу, пока дети спят, и есть все холодным? А в остальное время вообще никакого огня не зажигать. И, разумеется, держать под замком спички. Ну, это и так уже делается. Воду для питья кипятить только вечером, когда дети улягутся. Как хорошо, что ей пришла мысль о кипяченой воде! Микробы при кипячении гибнут. Да, но когда они возятся в парке, чего только не тащат в рот! Ох уж этот парк! Хоть совсем их туда не пускай! Чем, в конце концов, чистая комната, где каждый день все моется, протирается, хуже парка? И лучше, и здоровее. Правда, дети могут простудиться на холодном полу. Но то же самое в парке. Там тоже дует. Да еще мокрая трава. Нет,
