во мгле.
Пол от входа до алтаря устилал густой слой соломы. Жакмор пошел вглубь. Мало-помалу глаза его привыкли к темноте, и он заметил за алтарем, по правую сторону, сероватый провал открытой двери. Туда он и направился, понял, что дверь ведет в ризницу и пастырь, скорее всего, там.
Переступив порог, он очутился в узкой комнатушке, забитой шкафами с разнообразной утварью. В глубине зияла еще одна открытая дверь в смежную каморку. Оттуда доносились тихие голоса. Жакмор трижды постучал согнутыми пальцами в деревянную стенку и спросил вполголоса:
— Можно войти?
Голоса смолкли.
— Войдите! — услышал Жакмор и, следуя приглашению, вошел.
За дверью сидели и беседовали кюре с ризничим. Оба встали навстречу Жакмору.
— Добрый день, — сказал Жакмор. — Вы, я полагаю, господин кюре?
— К вашим услугам, — сказал священник.
Крепкий и жилистый, он сверлил собеседника черными глазами из-под нависших, тоже черных бровей, сложив на груди длинные тощие руки. Он сделал пару шагов в сторону гостя, и Жакмор сразу заметил, что он прихрамывает.
— Я хотел поговорить с вами… — начал Жакмор.
— Пожалуйста…
— …насчет крещения, — пояснил Жакмор. — В воскресенье — вы могли бы?
— Это моя работа, — ответил кюре. — У каждого свое дело, не так ли?
— В доме на горе родились тройняшки, — сказал Жакмор. — Жоэль, Ноэль и Ситроен. Хорошо бы успеть до завтрашнего вечера.
— Приходите завтра на воскресную мессу — и я назову точное время, — сказал кюре.
— Но я не посещаю церковь, — возразил Жакмор.
— Тем более приходите, — сказал кюре, — вам будет интересно. И мне приятно — в кои-то веки хоть для кого-то мои слова будут вновинку.
— Я не признаю религию, — сказал Жакмор. — Хотя допускаю, что для крестьян она может быть полезной.
Кюре усмехнулся.
— Полезной! Религия — это роскошь, блажь. Местные дикари как раз и норовят извлечь из нее пользу. — Он возбужденно забегал по комнатке, припадая на хромую ногу. — Но я им не позволю! — Голос кюре стал железным. — Моя религия останется священной блажью!
— Я только хотел сказать, — уточнил Жакмор, — что именно в деревне слово пастыря может быть особенно важным. Чтобы направлять грубые умы крестьян, указывать им на их грехи, предостерегать против соблазнов низменной плоти, укрощать дурные инстинкты. Не знаю, известно ли вам, но я в этой деревне видел такие вещи… Конечно, я человек новый и мне не пристало судить или навязывать вам свое мнение о чем-то, что вам, возможно, представляется вполне естественным в силу привычки… но… э-э… порицает же священник со своей кафедры, скажем, воровство, осуждает же половую распущенность молодежи, дабы разврат и порок не осквернили его округ…
— Приход, — поправил ризничий.
— Ну, приход… О чем бишь я?
— Не знаю, — холодно сказал кюре.
— Ну как же! — Жакмор решился говорить впрямую. — Я имею в виду торговлю стариками. Это же чудовищно!
— Вы рассуждаете как мирянин! — вспылил кюре. — Подумаешь, торговля стариками! Какое мне до этого дело! Да, эти люди страдают, но кто страдает на земле, будет вознагражден в царствии небесном. Само по себе любое страдание благотворно, меня удручает другое: что за причины заставляют их страдать. Ведь они страждут не ради Господа. Это дикари. Я же говорю: религия для них — не цель, а средство. Для стяжания низменных материальных благ.
Он совсем распалился, глаза его так и сверкали.
— Этот прах желает распоряжаться в храме. Знаете, чего они от меня требуют? Чтобы я им обеспечил урожай клевера. А на душевный покой им наплевать! Он у них и так есть! Хвула за всех отдувается! Нет, я не сдамся, буду бороться до последнего. Не получат никакой люцерны! Благодарение Богу, у меня есть верные сторонники. Их немного, но они меня не оставят. — Он ухмыльнулся. — Вот приходите в воскресенье — посмотрите… Посмотрите, как я схлестнусь с этими скотами. Сражусь с ними их же оружием… Они упрямы, а я еще упрямее… Может, эта встряска расшевелит их души, обратит от корысти к блаженству! К высшей роскоши, дарованной нам милостию Господа!
— Так когда же крещение? — напомнил Жакмор. — В воскресенье вечером?
— Точное время я назову после мессы, — стоял на своем кюре.
— Ну что ж, — сказал Жакмор. — До свидания, господин кюре. Я осмотрел ваш храм. Весьма любопытное сооружение.
— Весьма, — рассеянно подтвердил кюре, занятый своими мыслями.
Он снова опустился на стул, а Жакмор вышел тем же путем, что и вошел, испытывая легкую усталость.
— Замучила меня Клемантина своими поручениями, — подумал он вслух. — Скорей бы эта троица подросла. Теперь вот на тебе, изволь тащиться на мессу…
На улице вечерело.
— … на мессу — силком, что за безобразие!
— Безобразие! — согласился сидящий на стене черный котище.
Жакмор посмотрел на него. Кот замурлыкал и сузил глаза в вертикальные щелочки.
— Безобразие! — повторил Жакмор, срывая мягкую круглую травинку трубочкой.
Немного отойдя, он оглянулся, еще раз нерешительно посмотрел на кота, но пошел дальше.
Жакмор, в полной готовности, расхаживал по коридору. Он оделся посолиднее и чувствовал себя неловко, как актер в костюме на пустой сцене. Наконец спустилась нянька.
— Ну и долго же вы, — сказал Жакмор.
— Прихорашивалась, вот и завозилась, — объяснила девушка.
Она и вправду нарядилась хоть куда: белое пикейное выходное платье, черные туфли, черная шляпка и белые нитяные перчатки. В руках затрепанный молитвенник в кожаном переплете. Сияющая физиономия, размалеванные губы. Пышный бюст распирал корсаж, крутые бедра туго натягивали юбку.
— Ну, пошли, — сказал Жакмор.
Они вышли из дома. Девушка так стеснялась и робела, что старалась даже дышать как можно бесшумней.
— Так когда же мы с вами займемся психоанализом? — спросил Жакмор, едва они вышли на дорогу.
Она покосилась на него и покраснела. Вдоль дороги в этом месте рос густой кустарник.
— Можно прямо сейчас, до мессы… — с надеждой пролепетала девушка.
Психиатр мигом уразумел, как было истолковано его предложение. Дрожь пробежала по его телу, даже рыжая борода затряслась. Твердой рукой он взял девушку под локоть и повел к обочине. Пробраться сквозь живую изгородь было непросто, Жакмор изодрал колючками свой роскошный наряд.
Наконец они оказались в укромном местечке на краю поля. Служанка бережно сняла шляпу.
— Не дай Бог помнется, — сказала она. — И потом, как же мы здесь — у меня же все платье будет в зелени…
— Станьте на четвереньки, — посоветовал Жакмор.
— Само собой, — ответила девушка, как будто иначе и быть не могло.
Психиатр приступил к делу. Плоский затылок служанки мотался взад и вперед. Из небрежной прически выбились и развевались на ветру светлые патлы. От нее пахло крепким потом, но Жакмору, не имевшему такого рода практики с самого прибытия, этот запах был даже приятен. Под конец, движимый естественным
