После кино нас построили в коридоре, поставили на колени и заставили наклонить головы так, чтобы они упирались в угол, где пол встречается со стеной. «Сомкните пальцы на затылке. Это защитит вас от падающих обломков», — сказал, чуть поглаживая горло одной рукой, мистер Клири, директор. Это идиотское приседание должно было спасти нас, если бы русские сбросили на город атомную бомбу.
Мама говорила нам, что, если вдруг завоет сирена, нам нужно бежать домой. Они с отцом составили план. Когда зазвучат сирены, надо забросать землей подвальные окна, потом достать все матрацы и разложить их на первом этаже, чтобы в подвал не проникла радиация. Когда-то они закупили запас консервов и больших бутылей с водой (в каждую добавили капельку хлорки, чтобы вода не стухла) и уложили все это в подвал. Но время шло, припасы таяли — осталась одна банка «спама»[23] и одна бутыль с зацветшей водой.
Мы с Джорджем направились домой, и я, грезя наяву, сочинял сценарий для очередной серии «Сумеречной зоны»[24] — о том, как мы все в Драном городе спасаемся от ужасов атомной бомбардировки.
Когда мы с Джорджем добрались до дома, в кухне на столе стояла пустая винная бутылка, а мать спала на диване. В маминых пальцах была зажата сигарета со шлейфом из пепла длиной с нее саму. Вошел Джим и взял пепельницу (половина гигантской раковины, найденная нами на берегу прошлым летом). Мы с Мэри смотрели, как он поставил ее под пепел, а потом слегка ударил по запястью мамы, и серая трубочка как была — целехонькая — свалилась в раковину.
Я подсунул маме под голову подушку, Джим взял ее за плечи, устроил на диване чуть поудобнее. Мэри принесла «Шерлока Холмса», а Джим открыл книгу на «Собаке Баскервилей» (мама была без ума от этой повести) и осторожно, корешком вверх, положил маме на грудь. Раскрытая книга была похожа на гигантскую бабочку.
Мы зашли к Бабуле и Деду — пожелать спокойной ночи.
— А где ваша мать? — спросил Дед.
— Вырубилась, — ответил Джим.
Бабуля сложила губы трубочкой, как всегда пытаясь тебя отвлечь, чтобы ты не открыл правду. Впервые я заметил это прошлым летом, когда к ней пришли гостьи и она гадала им по картам. Вдовая одинокая старушка, миссис Рестуччо, которая жила на другой стороне улицы, рядом с Курдмейерами, вытащила туза пик. Губы Бабули задвигались, она быстренько удалила эту карту со стола и воскликнула: «Неверная сдача!» На какое-то мгновение комната погрузилась в полную тишину, а потом словно кто-то щелкнул выключателем, и старушки опять защебетали.
Никогда не ешь листьев персика
В первое субботнее утро после начала занятий я шел но двору с дуршлагом в руке следом за Дедом, который собирал урожай. Прежде чем сорвать с ветки плод, он словно взвешивал его в руке, как живое яйцо с хрупкой скорлупой.
Мы шли от дерева к дереву, а он рассказывал мне про каждое из них.
— Никогда не ешь листьев персика. Они ядовиты. — Мы подошли к желтой яблоне. — Это дерево называется «солнце митры». Оно выросло из саженца, которых больше никто не продает. Я купил его у одного старикана, и тот сказал, что таких деревьев в мире осталось не больше десятка. Нужно хорошо заботиться о деревце, потому что иначе этот вид навсегда может исчезнуть с лица земли.
Дед сорвал с ветки желтое яблочко неправильной формы, потер его о рубашку и протянул мне со словами: «На, куси». У маленького уродца был замечательный вкус.
Затем мы перешли к сливе, и он сказал мне:
— Я слышал, ты на прошлой неделе подрался.
Я кивнул.
— Хочешь, научу тебя боксировать? — спросил он.
Я немного подумал и ответил:
— Нет. Я не люблю драться.
Дед рассмеялся так громко, что ворона, сидевшая на телеантенне, от испуга взмыла в воздух. Я смутился, но он протянул руку и погладил меня по голове.
— Ладно-ладно, — успокоил меня он и засмеялся опять, но уже тише.
Дед много лет проработал в котельной «Большого А», Акведукового ипподрома.[25] Уйдя на пенсию, Дед увлекся деревьями, в особенности плодовыми. На нашем участке в четверть акра он посадил персик, сливу, три яблони, вишню, декоративную кислицу и нечто под названием дубильное дерево, якобы отгонявшее комаров. Летние месяцы он проводил, ухаживая за своими питомцами: поливал их жидкостью от паразитов, окапывал, прививал, отрезал отмершие ветки. Я никогда не видел, чтобы Дед читал книги о деревьях или вообще как-то изучал этот предмет — просто он начал этим заниматься в первую же неделю, как оставил работу.
Бабуля показывала нам старые, пожелтевшие газетные вырезки с заметками про Деда, когда он был боксером на Ямайской арене. А также фотографии, на которых он стоял на палубе в подводном скафандре и металлическом шлеме с маленьким окошком. Как-то раз родители решили, что я уснул на диване — а на самом деле только закрыл глаза, — и мне стало известно, что Дед одно время лежал в психиатрической больнице, где его лечили электрошоком. Когда Деду было лет пятнадцать, мать послала его в лавку за хлебом. Он ушел, нанялся на торговое судно, прибавив себе несколько лет, и три года спустя вернулся домой с буханкой хлеба. Когда Деда спрашивали, как его встретила мать, он отвечал: «Избила смертным боем».
Он был хорошо сложен — широкоплечий, с могучей грудью. Даже в это время, когда он сделался стариком, я не мог обхватить его бицепс двумя руками. Время от времени мы просили Деда показать нам его татуировки — синеватые рисунки, которые двигались, если он играл мускулами: на левом предплечье — обнаженная женщина, на груди — орел, а на спине извергал пламя удивительный собакодракон с громадными глазами-блюдцами и густой кудрявой шерстью. Эту татуировку ему сделали на Яве иголками из китового уса. Дед сказал Джиму и мне, что собакодракона зовут Чимто и он бережет от врагов, которые нападают сзади.
Деревья были увлечением Деда, но истинную любовь он питал к лошадям и штудировал «Дейли телеграф» и программу скачек, словно Священное Писание. Когда он заканчивал чтение, все поля были исписаны кличками лошадей, фамилиями жокеев, результатами скачек, суммами ставок, столбиками арифметических подсчетов и странными символами вроде китайских иероглифов. Что бы он там ни рисовал, это позволяло ему выигрывать неплохие денежки. Однажды Дед отправился на ипподром и вернулся на новой машине. А в другой раз выиграл столько, что всех нас повез на Ниагарский водопад. Лучшим другом Деда был его букмекер Билл Фаро, и Дед чуть ли не каждый день ездил встречаться с ним в Вавилон.[26]
Мистер Бла-Бла-Бла
В тот субботний день отец, вернувшись домой с работы, созвал всех детей в гостиную и усадил на маленьком диване. Родители сели напротив нас на большой диван, за мраморным кофейным столиком. Отец еще не начал говорить, а я перебирал в памяти события последних недель — не сделали ли мы чего- то такого, за что нам сейчас устроят нахлобучку.
Единственное, что пришло мне в голову (кроме истории с Хинкли, которая вроде бы уже забылась), — это случай за неделю до начала занятий. Мы с Джимом сделали куклу из старой одежды — рубашки и брюк: набили их газетами и скрепили все английскими булавками. Голову мы взяли от заплесневелого игрушечного слона, набитого опилками. Выигранный кем-то на ярмарке больницы Доброго Самаритянина, он, сколько я себя помнил, всегда валялся в подвале. Мы отрезали слону голову, высыпали часть опилок,
