Мать заботливо растит своего ребенка. Вся ее душа, вся жизнь – в нем. Ребенок вырастает, и из него получается грубое животное, которое каждый день бьет свою мать. Но ее привязанность к нему не ослабевает, а когда разум наконец пробуждается в ней, она подавляет его мыслью о любви. Она не думает о том, что это совсем не любовь, а нечто другое, овладевшее ее чувствами, какие-то путы, которые, как бы ни старалась, она не может стряхнуть с себя. И это майя.
Все мы стараемся добыть золотое руно. Каждый думает, что именно он овладеет им, но как мало его в мире! Всякий разумный человек видит, что его шансы добыть это руно очень слабы, что его шансы – один на двадцать миллионов, и все-таки никто не может удержаться от борьбы за него, хотя большинство никогда ничего не достигает. Это тоже майя.
Смерть день и ночь ходит крадучись по земле, а мы думаем, что будем жить вечно. Однажды спросили царя Юдхиштхиру,[4] что представляет собой самая удивительная вещь в мире? И царь отвечал: «Каждый день вокруг нас умирают люди, и каждый думает, что он никогда не умрет». Опять майя – страшное противоречие в нашем уме, нашем знании, нашей жизни и во всем нас окружающем. Везде это ужасное противоречие: удовольствие, следующее за страданием, и страдание – за удовольствием.
Появляется реформатор и хочет устранить существующее зло. Но прежде чем он устранит небольшую его часть в одном месте, в другом окажется в двадцать тысяч раз больше зла. Старый дом разваливается; вы поправите одну его стену – разрушение распространится на другую. Наши проповедники в Индии восстают против бедствий, приносимых овдовевшим индусским женщинам запретом на вторичное замужество, а на Западе величайшим несчастьем для женщины считается не выйти замуж. Помогайте вдовам в одной стране, потому что они несчастны; помогайте не вышедшим замуж в другой – они тоже несчастны. Это похоже на застарелый ревматизм: если вы прогоните его из головы, он перейдет в спину, выгоните из спины – бросится в ноги. Одни люди становятся богаче других, и положение в обществе, образованность и культура делаются их достоянием. Знание, также обширное и великое, культура, такая прекрасная, переходят в руки немногих избранных. Страшно подумать! Являются реформаторы и делят все поровну. Если на время массы и станут от этого несколько счастливее в смысле материального благосостояния, то с дальнейшим ростом культуры это счастье опять исчезнет. Малейшая частица счастья, которым мы наслаждаемся, сопровождается где-нибудь в другом месте равным количеством несчастья. В молодости люди могут не замечать этого, но для того, кто пожил довольно долго и достаточно упорно боролся, это ясно. Таково действительное положение вещей. И это майя.
Такое положение оказывается постоянно везде и во всем, и найти разрешение вопроса о том, почему это так, невозможно. На этот вопрос нельзя ответить, потому что невозможно его логически сформулировать. В нем нет ни как, ни почему. Мы не можем остановиться на нем достаточно долго, чтобы ответить на него; не можем ни на один момент удержать его, он ежеминутно ускользает от нас. Мы похожи на заведенную машину. Что же нам делать? Можно стараться воздерживаться от бескорыстия, от стремления приносить добро ближним, но даже и в этом мы делаем только то, что вынуждены; мы не можем поступать самовольно. В настоящую минуту я должен стоять перед вами и читать вам лекцию, а вы вынуждены сидеть и слушать; не делать этого мы не можем. Затем вы пойдете домой; одни с мыслью, что чему-то научились, другие – что слушали человека, болтавшего вздор; я тоже уйду, думая, что учил вас. И это майя.
Итак, майя – это утверждение существующих фактов этой Вселенной и ее деятельности, и их глубокого, неразрешимого противоречия. Люди обычно пугаются, когда им говорят о них такое, но мы должны быть смелее; скрывать факты не значит найти лекарство. Заяц, преследуемый собаками, прячет голову в землю и считает себя в безопасности, и мы, думая найти убежище в оптимизме или пессимизме, похожи на этого зайца. Но это не лекарство.
Против теории
Нам каждый день говорят, что со временем, в будущем, все будет хорошо. Хотя это более чем сомнительно, но, допустив даже, что это так, почему же это будущее достигается таким дьявольским способом? Почему добро получается таким скверным путем, а не путем добра? Почему в моих настоящих страданиях меня должно утешать то, что мои потомки в каком-то будущем веке будут счастливы? Это тоже майя, и объяснения ей нет.
Мы часто слышим, что одним из отличительных признаков эволюции служит уменьшение зла, и что вследствие этого в будущем останется в мире только добро. Это очень приятно слышать; оно удовлетворит наше тщеславие или, по крайней мере, тщеславие тех, кто получил от мира достаточно благ, кто не раздавлен колесами этой, так называемой эволюции. Для них и им подобных это действительно хорошо и удобно. А то, что масса обыкновенных людей страдает, – стоит ли об этом заботиться? Пусть другие умирают, о них незачем думать. Прекрасно! Но беда в том, что это рассуждение от начала до конца ложно. Оно, во-первых, считает доказанным, что сумма проявляющегося в этом мире добра и зла – величина постоянная. Во-вторых, делает еще более сомнительное допущение, что вследствие так называемой эволюции количество добра увеличивается, а зла – уменьшается, и значит, настанет время, когда все зло исчезнет и останется только добро. Это легко говорить, но можно ли доказать, что количество зла уменьшается? Не с таким же ли основанием можно сказать, что оно все время возрастает? Возьмите дикаря, живущего в лесу, ничего не знающего об интеллекте и его развитии, не умеющего читать и никогда не слышавшего о такой вещи, как письменность. Если его тело проткнут штыком, он после этого выздоровеет, тогда как гораздо более культурный человек, получив на улице царапину, может умереть. Машины делают все дешево, создают прогресс и эволюцию, но они же подавляют миллионы людей, чтобы сделать одного богаче остальных, а всю массу человеческих существ обратить в рабов. Это существующий порядок вещей.
Человек-животное признает только физические удовольствия; его страдания и радости зависят от его органов чувств. Если у него нет достаточно еды или что-нибудь случится с его телом, он тотчас же становится несчастным. Счастье и несчастье для него начинаются и кончаются в его чувствах. Но как только человек начинает развиваться, как только его умственный горизонт расширяется, количество его несчастий также попутно увеличивается. Дикарь в лесу не знает, что такое ревность, не знает, что значит быть привлеченным к суду, не знает материальных затруднений, не знает похвал и осуждений общества, не знает постоянной, в течение дня и ночи, тирании, на которую способна людская злоба, забирающаяся в тайники каждого сердца. Он не знает, что человек со всей его бесполезной образованностью, со всей его гордыней может стать в тысячу раз больше зверем, чем любое животное. Таким образом, когда мы освобождаемся от исключительного господства чувств, мы развиваем в себе большие способности к наслаждениям, но в то же время и дополнительные причины страданий, так как наша нервная организация становится более утонченной и чувствительной. Мы видим, что в любом обществе человек неразвитый придает очень мало значения оскорблениям, а если и чувствует боль, то разве что при палочных ударах, тогда как джентльмен не может вынести даже одного грубого слова, до того утончилась его психика. Его способность страдать увеличилась вместе с разнообразием доступных ему удовольствий. Увеличивая нашу способность чувствовать себя счастливым, тем самым мы увеличиваем и нашу способность страдать; и, по моему мнению, если способности к наслаждениям возрастают в арифметической прогрессии, то способности к несчастью увеличиваются в прогрессии геометрической. Те, кто родился в лесу, мало зависят от общества, тогда как мы, ушедшие далеко вперед, знаем, что чем больше мы развиваемся, тем больше чувствуем на себе его гнет, и трудно сказать, не оттого ли получается три четверти наших сумасшедших. Это майя.
Мы видим, таким образом, что понятие
