Камерону стало жаль сестру — он обнял ее и прижал к себе. Она была теплая, а волосы пахли детским шампунем.
— А что с ней такое? — спросил он, заранее зная ответ. Боже, Камерон сам был напуган не меньше Чарли.
— Мама сказала, что наш папа не отец Эшли. Что она не его.
Камерон глубоко вздохнул. И что теперь делать — сказать сестре, что ее мать солгала или что она спала со всеми подряд?
— А когда она это сказала?
— В начале весны. Она очень разозлилась, когда папа увез нас в Калифорнию.
Камерон похолодел.
— Она сказала об этом папе?
— Нет. Только мне. Она… ну, она была грустная и злая, и ей больше не с кем было поговорить.
Наверное, тем вечером она выпила бутылку вина, как и тогда, когда сказала Камерону. Злость на мать, как кислота, жгла его. Ужасно злиться на родителей, когда их уже нет в живых, однако иногда он не мог справиться с собой.
— Наверное, здесь какая–то ошибка, — заметил Камерон. — Ты неправильно поняла. Она имела в виду что–то другое.
— Она сказала мне, — повторила Чарли. — Многие думают, что я дурочка, но это неправда. Она сказала, что у Эшли другой папа, и теперь я боюсь, что он придет и заберет ее.
Камерон тоже боялся этого.
— Самое главное — ничего никому не говорить. У нас будут большие неприятности, если ты скажешь кому–нибудь.
— Я не скажу, — прошептала Чарли.
— Правильно. Никто ее не заберет у нас. — Камерон положил руку на плечи Чарли. Произнося эти слова, он снова ощутил то, что преследовало его в последнее время: Камерон не знал, говорить правду или нет.
Чарли снова заплакала, и он покрепче обнял ее.
— Эй! — Он поглаживал сестру по спине сквозь шелковистую ткань слишком большой для нее рубашки, которая все еще хранила запах их матери. — Давай–ка успокоимся, ладно?
— Я стараюсь, но я очень скучаю о них, Кам! Мне хочется поговорить с ними, обнять их. Я очень, очень скучаю! — От плача она едва дышала.
— Я тоже скучаю. — Камерон погладил сестру по голове. В каком–то смысле Чарли повезло больше, чем ему. Ее чувства к родителям были простыми и ясными. Она обожала, боготворила их. Даже то, что она узнала про Эшли, не повлияло на ее любовь. Думая о родителях, Чарли вспоминала только их достоинства, а не грехи.
Камерон, уже почти взрослый, понимал, что его родители были людьми небезгрешными. И все– таки ему хотелось, чтобы у них с отцом не случилось дурацкой ссоры в то утро, поскольку оно было последним, которое они провели вместе. Он жалел, что не отнесся добрее к матери, когда она рассказала ему про Эшли.
— Они мне очень нужны, Кам! — Чарли прижалась к его груди. — Я хочу, чтобы они вернулись.
— Да. — Голос Камерона прозвучал глухо, в глазах у него защипало. — Я тоже.
Шон посмотрел на потек овсяной каши на стене кухни, потом перевел взгляд на младшую племянницу.
— Критиковать каждый горазд, — заметил он.
Она тоже посмотрела на него.
— Каша фу!
— А ну–ка ешь! — прикрикнул он.
Эшли с шумом вдохнула, как будто Шон ударил ее, и разразилась плачем.
— Каша — фу, — всхлипывала она. — Фу!
— Ну ладно, Эшли, перестань, — попросил он. — Я не хотел на тебя кричать. — Но она всхлипывала и не слышала его. — Черт побери! — прошептал Шон.
— Чертоери, — эхом повторила Эшли. Не успел он остановить ее, как она снова подняла ложку. На этот раз каша попала ему в лицо, и теперь, едва теплая, стекала у него по щеке.
Эшли боязливо притихла. Ей было всего два, но она знала, что так делать нельзя.
Шон почувствовал, что выходит из себя. Сегодня ему пришлось встать еще раньше, чем обычно, и надеть приличную рубашку с галстуком, потому что он должен был везти Чарли и Камерона в школу. Каша медленно сползла по щеке в утолок рта. Малышка приготовилась к новому взрыву плача.
— Ничего себе! — сказал он, пробуя кашу. — И правда
Эшли не могла устоять: она смеялась до тех пор, пока у нее не началась икота. Шон старался счистить овсянку с лица и с воротника рубашки, чем еще сильнее рассмешил ее. Успокоившись, он уговорил Эшли съесть кусочек бананового кекса — это было одно из бесчисленных подношений заботливых друзей и соседей. Холодильник уже не вмещал всей еды, которую они приносили. Шон думал, что при таком раскладе ему еще год не придется учиться готовить. В любом случае осваивать приготовление овсянки он не собирался.
Чарли вошла в кухню с недовольным выражением лица и бросила на пол портфель.
— Что на этот раз? — спросил Шон.
— Камерон заперся в ванной и торчит там уже лет сто, а я не могу даже причесаться.
— Причесаться? — Шон протянул ей кусок бананового кекса и стакан молока.
Подбородок Чарли дрожал.
— Мама всегда причесывала меня, когда мы были здесь, а не у папы.
Шон понял: нужно что–то делать, иначе Чарли тоже расплачется. Когда Чарли начинала плакать, Эшли тут же присоединялась к ней, и они возвращались обратно, в пункт 1.
— А папа причесывал тебя?
Она удивленно взглянула на Шона.
— Никогда.
— Уверен, я смогу, — сказал он.
— Ну да!
— Конечно. — Шон открыл выдвижной ящик, в котором раньше заметил несколько расчесок, яркие заколки и резинки.
— Присаживайтесь, мадам.
Поглядывая на Шона с подозрением, Чарли забралась на барный стул. Эшли смотрела на нее как завороженная. Шон с ужасом думал о том, во что он ввязался. У его племянницы были светлые, шелковистые локоны. На его взгляд, они не нуждались ни в какой прическе, но Чарли хотела косички и заколки. Волосы были удивительно мягкие — никогда раньше Шон не прикасался ни к чему подобному. Он не знал, как заплетать косы, однако ловко вышел из затруднительного положения.
— Это самые лучшие в мире косы, — убеждал он Чарли, перевивая две пряди волос. Потом взял самые яркие разноцветные заколки и резинки, и через несколько секунд прическа была закончена.
— Готово, — сообщил Шон. — Ты похожа на Шер.
— А кто такая Шер?
— Одна из самых красивых женщин в мире. Ешь свой кекс.
— Я не хочу идти в школу, — сказала Чарли, теребя кусок кекса в руках.
В кухню вошел Камерон. Его волосы были еще мокрыми после душа.
— Я тоже.
