— Первое правило! ~ прокричал он. — Каждый сам копает себе яму. Ты должен найти нетронутый участок и начинать собственный тоннель. Проработав шесть месяцев, высечешь над входом свое имя. Твои останки, сколько бы их ни было, будут погребены в этом туннеле. Понял? Я кивнул.
— Правило второе: шахта — это башка, — сказал и вдруг поднял палку и ударил меня по плечу. — Повторить! — выкрикнул он. — Повторить!
— Шахта это башка, — почти прошептал я.
— Еще раз!!! — заорал он, и я повторил. Потом он подступил ко мне вплотную, дыша мне в лицо перегаром.
— Шахта — это моя башка, — сказал он. — Ты работаешь у меня в голове, копаешься в моих мозгах, и я вижу тебя каждую минуту. Пока ты копаешься в моем мозгу, он убивает тебя. Копай хорошенько. Ты у меня узнаешь, что такое война.
Я снова кивнул и ждал очередного приказа. Он набросился на меня, размахивая палкой и вытаскивая из ножен саблю.
— За работу, болван! — ревел он. — Семь фунтов, или я накормлю тобой кракена в лагуне.
Я повернулся и побежал впереди него, но ему удалось еще раз-другой достать меня палкой. Я нырнул в желтый смрад, волоча кирку и лопату, гнилую воду и крематы. Мне казалось, что запах серы свалит меня с ног, но, угадав, что капрал остался позади, я остановился, скрючившись в желтом дыму, и дождался, пока знание и зрение прояснились. «Семь фунтов серы? — думал я. — Что такое семь фунтов серы?»
15
Стены вокруг меня светились янтарным светом: сера была смешана с каким-то светящимся веществом. В неверном сиянии я разглядел в десяти шагах перед собой деревянный мостик, перекинутый через расщелину ко входу в тоннель. Поудобнее приладив на плече орудия труда, я пошел к нему. Мостик раскачивался под ногами, но я перебрался на ту сторону, почти ожидая встретить там Гарланда.
У входа я ненадолго остановился, дрожа и откашливаясь в едком дыму. Запах держался здесь постоянно, но я то переставал замечать его, то он накатывал тяжелой волной. Чтобы представить себе этот аромат, вообразите огромную скотобойню, горящую в злокачественной лихорадке, и мысленно заройтесь в нее лицом. Тоннель был тесным и темным и извивался, как свернувшаяся змея. Горячие камни обжигали мои босые ноги. Я был на грани паники, когда впереди замерцал тусклый свет, и я бросился к нему.
Подземный зал, открывшийся мне, мог бы вместить все здание Академии Физиогномики Отличного Города. Под ногами зияла огромная яма. Я осторожно шагнул к ней и заглянул через край. Она была так широка, что дальний край терялся в желтых испарениях, подсвеченных снизу, но все же я разглядел вившуюся по стене тропку. Вдоль нее, сколько я мог видеть сквозь дым, чернели в стене отверстия тоннелей, пробитых, должно быть, такими, как профессор Флок и желчный поэт Барло. В огромности копи эти дыры казались ходами насекомых. С каждым шагом вниз по ненадежной тропе жара усиливалась, как и мерзкий букет запахов. Осторожно ступая по узкому уступу, я гадал, сколько заключенных спотыкалось здесь и падало вниз и сколько их бросилось в бездну по собственной воле. Отсюда личный тоннель представлялся надежным убежищем.
Я уже час медленно продвигался вниз, выискивая свободный участок стены. Ко времени когда я нашел что искал, я задыхался и истекал потом. Глаза так слезились от дыма, что почти не видели. Сбросив инструмент, я осторожно пристроил на уступе сверток с крематами, а потом сел, сжимая флягу, и расплакался. Слезы промыли глаза, и стало немного легче. Я глотнул воды и, хотя она в самом деле оказалась гнилой, едва удержался, чтобы сразу не осушить флягу.
Сделав еще глоток, я откинул голову назад и, скосив глаза, прочитал имя над последним отверстием. Глубоко в мерцающую серу были врезаны буквы: Ф-Е-Н-Т-О-Н. Сперва они не произвели на меня большого впечатления, но тут копь собрала всю вонь и обрушила ее на меня.
В помутившемся сознании всплыл Нотис Фентон. Это мое физиогномическое заключение привело его сюда. Помнится, он обвинялся в злоумышлении против Отличного Города и проходил по делу об убийстве Грулига. Большинство обвиняемых были казнены через раздувание головы, и теперь я понимал, как им повезло.
Я поднялся и вошел в тоннель Фентона. Внутри было гораздо темнее, но я все же различил очертания скелета сидевшего, скрестив ноги, с киркой, уложенной поперек того, что когда-то было коленями. Мне припомнилось, что во время процесса его жена и сыновья очень громко выражали свое недовольство. Однажды, придя в суд, я не увидел их. Больше они не появлялись. Гораздо позже, под воздействием красоты, Создатель посвятил меня в подробности дела. Он признался, что министра Грулига обезглавили по его личному распоряжению, а семья Фентона была, как он выразился, «окончательно устранена» только ради меня, так как мешала мне сосредоточиться на деле.
Я подходил медленно, будто останки бедняги могли еще представлять опасность. Наклонившись над ним, я сказал: «Простите. Простите». Руки сами протянулись вперед и легли на ключицы моей жертвы. От прикосновения кости мгновенно распались, рассыпавшись крупинками соли. Я выпрямился и стоял, глядя, как запущенный мною процесс медленно распространяется, уничтожая позвоночник, ребра, и наконец череп Фентона последним упал наземь, растворившись в облачке атомов.
Хотя вонь здесь была чуть слабее, я не мог оставаться в его тоннеле. Отшатнувшись перед ужасом копей, я выскочил наружу и поднял кирку. Сжимать ее пришлось крепче, чем прежде, потому что от липкого пота рукоять стала скользкой, как дохлая рыба. Я занес кирку над головой и нанес первый удар со всей силой отвращения к себе.
Минут двадцать в припадке безумия я колотил по скале, потом остановился, припав к разбитому мной откосу. С ужасом заметил я вдруг, что не дышу. Кирка выпала из рук на тропу. Глаза словно выгорели досуха, и я больше ничего не видел, голову пронизывала боль. Я соскальзывал по скале, обдирая лицо и руки об острые края выбоин.
К сожалению, я вскоре очнулся. Дышалось чуть легче, и я дополз туда, где оставил еду и воду. Большой камень, отлетев из-под кирки, расплющил сверток с крематами. Я разорвал обертку. «Подмоченные» было не то слово — содержимое пакета просто размазалось по бумаге, но я жадно слизал его и запил глотком.
Покончив с едой, я скомкал бумагу и кинул ее вниз. Восходящие испарения не дали ей упасть, и комок с минуту парил на уровне моих глаз, а потом медленно взмыл вверх и исчез из виду. Хотел бы я знать, как истолкует это явление капрал дневной вахты Маттер. Если шахта была его башкой, то его разум был жаркой вонючей ямой, источенной дырами, в которой валялись скелеты. Мысль показалась мне забавной, но позже, снова врубаясь в желтую стену, я понял, сколько она точна.
День был бесконечным. Я еще дважды терял сознание, а один раз мне показалось, что кровь у меня буквально закипает. В мозгу слышался свист пара и лопались пузырьки. Съеденный кремат терзал желудок, как демон, и его клыки не давали мне передышки.
В довершение пытки пот и отравленный воздух разъедали исцарапанное о скалу лицо.
Наконец ко мне донесся голос из рая. В пустоте копи отдалось мое имя.
— Закат, закат, закат! — вопил капрал. Я собрал куски серы в холщовый мешок и взвалил его на спину. На другом плече лежали кирка и лопата. Веревочку фляги я зажал в зубах. Восхождение было мучительно. Ноги ныли от боли, а руки дрожали от усталости. Я трижды останавливался перевести дыхание, но в конце концов выбрался наружу.
Там было темно, и морской бриз доносил соленый запах океана. За каждый такой вздох я отдал бы десять ампул красоты. Капрал воткнул факел в какую-то ямку и взвесил мою ношу на древних весах с растянутой пружиной и камнями вместо гирь. Он избил меня палкой, обнаружив, что я принес десять фунтов вместо семи.
— Что, семь на слух похоже на десять? — спросил он.
— Нет, — признался я.
— Ты — кретин-недоносок, — сказал он. Я кивнул.
— Ты — не первый физиономист, которого я истолку в порошок. Помню профессора Флока. Как я порол этого идиота! Роскошь! Как-то я выбил ему глаза. Все равно что оборвать крылышки у мухи. Когда он наконец сдох, мне досталось вот что, — сказал он и показал мне свою трость. Ее украшала резная обезьянья головка из слоновой кости.
— Однажды вечером задница Харро не высрет тебя наружу, тогда я спущусь вниз и найду тебя
