протянула охотнику тыквенную чашу. Тот стыдливо прикрыл чресла шкурой, служившей ему одеялом, и хотя слова здесь были бесполезны, все-таки промямлил:
– Чем могу служить?
Женщина опустилась перед ним на корточки и подала чашу. Он посмотрел на нее, она – на него, и Клэй понял, что хочешь не хочешь, а пить придется. Уверенный, что это то самое зелье, которое все распивали на празднике, он запрокинул голову и залпом осушил чашу. Однако напиток оказался совсем другого свойства: вкус его был горьким и таким крепким, что у Клэя перехватило дыхание. Он протянул было чашу королеве, но та беспечно отбросила ее в сторону и, ухватившись за краешек шкуры, стянула ее с обнаженного охотника.
– Прошу прощения… – пробормотал он и взглянул на нее. Она была прекрасна, но на лице ее застыло выражение какой-то отчаянной решимости, и это настораживало. Клэй впервые заметил, что глаза у нее ярко-зеленого оттенка и что все ее тело – плечи, шея, лоб – испещрены крошечными синими сверчками. Она наклонилась и лизнула его в шею. Он протянул руку и коснулся ее сосков.
«Беда», – подумал Клэй, однако физическая близость была сейчас его единственным желанием.
Перекинув одну ногу, женщина оседлала охотника, а затем ловким движением ввела его член в свое лоно. И тут Клэй почувствовал, как выпитое зелье начинает действовать: стремительным пожаром оно поднималось от пальцев ног к голове, захлестывая тело парализующей волной. Сначала окаменели ступни, потом колени, кисти, руки…
Оцепенение стремительно подбиралось к шее. Клэй попытался закричать, но язык отнялся, и из груди вырвался лишь стон. Несмотря на полную немоту, он ясно видел все в дрожащем свете свечи. Оседлавшая его королева выпрямилась и посмотрела вниз, мимо своих грудей. Клэй услышал, как в хижину входят люди. Среди них был и вождь – он с механической улыбкой взглянул на охотника из-за левого плеча жены, в то время как старик уставился на него из-за правого. Позади столпилось остальное племя. Теряя сознание, Клэй увидел, как королева качнулась вперед и лизнула его правое ухо.
– Па-ни-та… – прошептала она.
Перед тем как отключиться окончательно, Клэй успел услышать хриплый смех племени молчунов.
Другие
Поверьте, я каждый вечер заступал на дежурство за письменным столом, до кончиков рогов пропитанный красотой, в ожидании, что Запределье просочится на бумагу. Я чувствовал его в голове – ледяной шар, готовый растаять рекою слов. Но чернота, в которой я оставил Клэя, охлаждала его, и я не находил в себе достаточно творческого тепла, чтобы растопить этот шар – сколько бы сигарет ни выкурил, как бы ни морщился и ни бормотал.
Я копался в старых, покрытых пылью папках Министерства юстиции, читая о процессах, в которых Клэй принимал участие в качестве Физиогномиста. Большинство из них были озаглавлены весьма причудливо – «Латробианский оборотень», «Дело Грулига», «Невидящее око», «Виновность Флока», и читать их было интереснее, чем самые захватывающие романы. Я лелеял надежду, что увидев предмет моих изысканий в ином контексте, смогу вновь обрести его в собственных мыслях. Но я ошибся: в те времена Клэй был совершенно другим человеком.
Отчаянье заставило меня даже спуститься в развалины того, что когда-то было Академией физиогномики. Сквозь узкий проем, а потом вдоль коридора, заваленного мусором и обломками. Там, в нетронутой разрушением мраморной комнате, где вдоль одной из стен тянулся ряд железных дверей размером три на три фута, Я оплатил посещение номера два-сорок три. Каждая из этих дверей скрывала тело механизированного человеческого существа. Все они были жертвами экспериментов Белоу: органические автоматы, которые можно было оживить простым нажатием кнопки. Из того, что рассказывал мне Клэй, я понял, что двигались они благодаря встроенным механизмам, с вживленными нейронами собаки вместо нервных клеток. Выглядели эти марионетки как обычные люди, однако сохранить человеческую личность было не в силах Создателя. Во время нашего похода в Запределье Клэй признался мне, что однажды ночью, в бытность свою студентом, влюбился в одну из этих марионеток, очарованный её физической красотой.
Спустя несколько лет, только-только вернувшись на развалины города, я вдруг вспомнил эту историю и пришел сюда. Я нашел ту куклу, о которой говорил мне Клэй, и на один час оживил ее. Зрелище это вызвало во мне нестерпимую жалость – в равной степени как к ней, так и к себе. Не знаю, с какой стати я решил потом, что новая встреча с номером два-сорок три поможет моему зрению сфокусироваться на Клэе… Однако я отправился туда и оживил ее – быть может потому, что она была хоть косвенно связана с предметом моего исследования. А может, причина крылась совсем в другом.
Движения ее прекрасного тела заставили меня на какой-то миг почувствовать, что я близок к цели, но мне хватило одного жуткого стона в ответ на нечаянно высказанную вслух мысль, чтобы отвести ее обратно к раздвижной перегородке и вновь погрузить в милосердное небытие. Я бежал из подвала академии в еще большем замешательстве, чем раньше, и поклялся никогда больше не возвращаться в этот ад.
Сразу вслед за неудавшимся свиданием с номером два-сорок три я ввел себе такую дозу красоты, что думал, моя душа уже не вернется в тело. В итоге я не написал ни строчки, однако меня посетило множество видений, как знакомых, так и никогда прежде не виденных. Отец, Драктон Белоу, появившись, принялся пенять мне на мое одинокое существование. Он сказал, что лучше бы я не нашел тогда неприкосновенный запас наркотика, который он припрятал в подземном туннеле.
– Посмотри правде в глаза, – говорил он. – Ведь ты человек! Так, стало быть, и веди себя по- человечески. Чувство вины питает лишь слабых и никчемных.
В конце своей речи он простил мне мои прегрешения и приветственно простер руки, принимая меня в свои объятия. Я страстно желал ощутить это прикосновение, это благословение, пусть даже он был убийцей и тираном, – но, увы, он с шипением растворился и исчез.
В тот же вечер грандиозного ступора я видел призрак девочки Эмилии – он пришел навестить меня. И вдруг до меня дошло. Проблема заключалась вовсе не в невозможности отыскать Клэя в Запределье, а в том, что я мечтал снова поговорить с ней. Ни о каком труде не могло быть и речи, пока оставалась нереализованной эта мечта. Красота так и не смогла сжечь меня своим ядом, зато теперь я сгорал от желания иметь друга. С появлением Эмилии сгладившееся было одиночество вновь стало слишком выпуклым. Оно и было той зимней стужей, что превращала в моей голове подробности путешествия Клэя в комочек льда.
Протрезвев, я не забыл об этом открытии, но мне, разумеется, не хватило мужества что-либо предпринять. Да и что я мог сделать? Полететь в Вено и околачиваться ночью под ее окном? Доставив девочку домой, я не посмел сунуться в саму деревню и оставил ее на окраине, а потому теперь не имел ни малейшего представления, который из этого множества домов – ее дом. Городок за последние годы разросся, зданий там было не счесть… Короче говоря, вместо того чтобы заниматься делом, я ночи напролет курил да смотрел на луну.
Но потом – о чудо! – два дня назад она пришла снова, на этот раз настоящая, из плоти и крови, да к тому же не одна. В тот день я слонялся по разоренной лаборатории, в который раз с удивлением разглядывая зеленую женскую голову с длинными смоляными локонами. Когда-то она плавала в огромной банке с прозрачной жижей, пока здесь не похозяйничали оборотни, разбив всё, что билось. Долгие годы, проведенные на воздухе, не пошли ей на пользу: голова вся сморщилась, хотя черты остались прежними. Странно, но раньше мне не приходило в голову, что это прототип, а может, материальный аналог Вызнайки – бестелесной головы, летавшей по дворцу памяти Создателя. Как он собирался использовать ее и в каких целях – не имею представления. Знаю одно: для Белоу воображение, память и реальность всегда были одним и тем же… Я как раз размышлял над тем, как может вера управлять чьей-то жизнью, когда почуял их приближение.
