— А что у нее на ручке? — спрашивает Саша.
— Номерок. Тридцать семь, — говорит доктор.
— Когда родишь пятнадцатого, напишем миллион, — говорит нянечка.
Дочка орет. Ее дочка. 'Я! — кричит Сашина дочка. — Я! Я! Я!'
Да, это ты, — думает Саша. Моя милая, моя хорошая. Андрюшина дочка.
В первую же секунду, увидев лицо своей девочки, Саша поняла, что дочь похожа на Андрея. Потом сотрется это первое воспоминание. Потом все будут вместе с Сашей гадать, на кого похожа дочка. Но в ту первую секунду, взглянув на красное, сморщенное личико, она узнала в нем Андрея — сходство было отчетливым, ясным, пронзительным.
— А что делает моя дочка? — спрашивает Саша.
— А известно что! Пошла с кавалером под ручку гулять по улице Горького! — отвечает нянечка.
Это было первое утро новой девочки. Она встретила его криком, приветствовала его отчаянным воплем. В ту ночь в этом маленьком родильном доме появилось на свет двенадцать ребятишек. Они были похожи на кукол. Или на мумий.
Говорят, все новорожденные на одно лицо: красные, сморщенные, лысые. Ну, это как когда. Не все красные и сморщенные. Вот по правую сторону от девочки Москвиной лежит мальчик Сорокин. Он кудрявый. Родился с длинными волосами — и это умиляет всех, даже нянечек.
— Ишь ты, лохматый! — говорят о нем.
По другую сторону от Москвиной лежит Захарчук. Он родился в сорочке. Это бывает редко. Из десяти только один родится в сорочке. И старые нянечки докладывают матери: 'Счастливый! Родился в сорочке!' По народному поверью, не выброшенная сорочка хранит воина от ран, приносит счастье в семейной жизни, сулит богатство. Но тут не сохраняют рубашку новорожденного. И только няни между собой говорят:
— Ишь ты, родился в сорочке!
Новорожденные плачут, будто жалуются. Сегодня их первое утро, они еще не научились жить.
Молочными своими глазами смотрит Москвина на белый свет, на свое первое в жизни солнце. Наука говорит, что новорожденные видят все вверх ногами. Но может, это не правда? Москвиной нравится солнце, и она внимательно смотрит на него.
— Если бы ты знала, как беспокоился сегодня ночью твой папа! — говорит старый доктор. — Как он боялся! Такой высокий военный, красивый… Да… тебе не понять!
А может, она понимает? Она морщится, жует губами и принимается реветь. Она набирает силу и ревет уже гораздо громче, чем ночью.
— Ну что ж, доброе утро! — тихо говорит доктор. Его никто не слышит, только вот эти, для которых это доброе утро — первое в жизни.
Да, сегодня все его уважают. Не то, что вчера! Вчера его отсюда выталкивали, вчера его презирали и никто не хотел с ним говорить. Сегодня он отец. Отец Москвин. Все смотрят
На него одобрительно. Порядок: принес бульон. Ему говорят: 'Папаша, шоколад возьмите обратно, шоколаду нельзя'.
Удивительно: почему нельзя шоколад? На стене он читает: передавать разрешается фрукты, бульон, цветы.
Цветы! Ей нужны цветы! Да где же он их возьмет? Однако раздобыл. Сегодня все его любят. Когда он сказал: 'Извините, но у меня родилась дочь…' — как все заулыбались: продавщица, кассирша. Не улыбался только старый
Садовник.
— Нашел чему радоваться, — сказал он хмуро. Однако собрал букет. Принес его откуда-то снизу. Это была сирень. Белая, будто восковая. Зимняя, без запаха, но все-таки сирень.
— Нет ли ландышей? — спросил Андрей, и все посмотрели на него как на сумасшедшего.
— А ты в следующий раз к маю подгадай, будут тебе ландыши! — мрачно ответил садовник.
— Спасибо! — сказал Андрей и побежал к Саше.
И вот он здесь. В третий раз за сегодняшний день. Родильный дом — уже не женское царство. Сегодня здесь царят отцы.
— Папаша Вздыхалкин! Вам записка! — кричит Оля. Папаша Вздыхалкин могучего роста, усатый. Через головы он протягивает огромную лапу и говорит: 'Отдай!'
— Девочка, — сообщает он окружающим, — опять девочка. Пятая по счету. Ну что будешь делать?
— Так это же хорошо! Отлично! — говорит Андрей. — Я, например, очень хотел девочку.
— Много ты понимаешь! — махнув рукой, отвечает Вздыхалкин. — Сын для отца — это…
— Ясно, кормилец! — подхватывает чья-то бабушка.
— Мальчик — не девочка, — объясняет папаша Караваев. У него родилась двойня и оба — мальчики. Вот счастливец!
— Оля! — говорит Андрей. — Подите-ка сюда! Сегодня он разговаривает с ней по-свойски, сегодня он от нее не зависит.
Оля развертывает цветы, снимает бумагу и взвизгивает:
— Сирень! Глядите, сирень!
Девушка в белом халате стоит на ступеньке и, забыв о корзине с бульонами, задрав голову, смотрит на цветы. Зимняя, без запаха, это все-таки сирень. И все улыбаются этой зимней сирени, словно увидели что-то робкое, незащищенное, но прекрасное.
— Сирень, сирень, сирень, — проносится среди отцов и бабушек.
Оля взбегает по лестнице с сиренью в руках, оставив внизу корзину с бульонами и фруктами. Никто на нее не сердится; записки она унесла в кармане.
— Сирень! — кричит Оля, вбегая в палату. — Сирень! Сирень!
Первый час. Внизу посетителей все больше и больше. Открываются двери, входят пятеро молодых военных. Видно, все отцы. Народ вокруг затихает.
Халат! — отделившись от всех, требует их старший. Оля в недоумении:
— Какой такой халат?
— Мы пришли от академии. Навестить молодую мать Александру Москвину.
Тут Андрей открывает глаза. Ожидая от Саши ответа, он задремал на скамейке и вдруг видит своего друга Володю и с ним еще четверых ребят со своего курса.
— Очумели! — невежливо говорит Оля. — Тут вам что — обыкновенная больница? Тут родильный дом, кто вас пустит наверх? Там у нас все стерильное.
— Даже меня не пускают, — жалуется Андрей.
— А-а! Привет отцу! Привет папаше! — в один голосуют все пятеро. — Качать его!
— Очумели! — кричит Оля. — Где вы находитесь? Сейчас выведу!
Пятеро товарищей хоть и похлопывают Андрея по плечу, но глядят на него растерянно. Никто из них не понимает, что надо говорить в таких случаях.
Шум стихает, чтобы вспыхнуть опять: пришли Сашины подруги. Молодежь стоит в уголку, оттуда слышится смех, Андрею не по себе. Странно, неужто сегодня жизнь на земле та же, что и вчера, и у людей те же заботы, желания?
Сегодня что-то случилось с Андреем: большое, таинственное. Он стал отцом. И сейчас, глядя, как Володя разговаривает с Сашиной подругой Юлей, Андрей думает: ну, что он… Куда он пришел, право? А Юля-то, Юля! В семье такое событие, а она хоть бы что — занята Володей. Мимоходом сказала: 'Поздравляю' — и все.
— Ну, давайте, давайте подарки! — говорит Юля. — Мальчики, я надеюсь, вы догадались что-нибудь принести? Апельсины? Чудно! Испанские! Шоколад — не пойдет. Вы что — читать не умеете? Боже мой, Андрей, погляди!
Развернув бумагу и громко смеясь, она показывает матросский костюм, который впору разве что пятилетней девочке, и красные башмачки со шнуровкой.
Все хохочут.
— На вырост! — слышится голос какого-то опытного отца.
