'Жена!' Как странно, будто впервые в жизни услышанное, прозвучало это слово.
Лицо женщины пришло в движение, полные щеки поплыли кверху, кожа у глаз собралась в морщины. Она улыбнулась:
— Здравствуйте! Будьте хозяйкой, — засуетившись, сказала Елена Кирилловна. — Да что это я! — она всплеснула руками. — Чаю, молочка с дорожки!
Она засеменила в кухню, и даже платок, сползший с плеча, выражал неуверенность и суетливость.
Елена Кирилловна собрала на стол и вдруг, поклонившись Саше, указала ей на место подле Николая Петровича.
— Хозяйкой, хозяйкой будьте! — повторила она. Отец вскинул на Елену Кирилловну виноватые, почти
Страдальческие глаза. 'Почему? — подумала Саша. — Что его огорчает?'
Через открытые окна врывался в комнату летний день. От легкого ветра чуть постукивали незакрепленные ставни.
Разговор то и дело обрывался. Все были смущены. Елена Кирилловна разливала чай, накладывала в тарелки гречневую кашу, то присаживалась к столу, то снова выходила на кухню. И вдруг Саша подумала: кто она им? Все делает по-домашнему, по-родственному. Андрей рассказывал: какая-то женщина ведет у отца хозяйство, отец ухожен. Ведет хозяйство? Нет, наверно, Андрей говорил про кого-нибудь другого. А это — жена. Саша почему-то знала это твердо: жена, хоть отец говорил ей 'Елена Кирилловна', а она ему 'Николай Петрович'.
Андрей же — Саша это тоже почему-то понимала — ничего не знал. И ей вдруг показалось, что она и старше его и умнее. На одну минуту, но показалось.
— Сашенька будет в маминой комнате, да? — спросил Андрей.
— А я там и прибрала уже, — с готовностью отозвалась Елена Кирилловна.
Андрей осторожно открыл дверь в соседнюю комнату. Саша молчала. Не понимала, а чуяла, что держит перед ним какой-то экзамен. А ну как сделаю не то, что нужно, не так посмотрю, не так скажу?
Все тут, должно быть, было как прежде. На стене висела большая старая фотография: женщина с ребенком на руках. На женщине — кружевная блузка с высоким, до подбородка, воротником и большой брошкой. Молодые глаза ее глядели странно, будто издалека. Но лицо милое, с чуть раздвоенным подбородком. А годовалый младенец совсем не похож на Андрея — толстый и смешной, в платьице, как у девочки.
На окне трепетала от ветра занавеска. Полы были чисто вымыты. Перед старым пианино стоял круглый вертящийся стул, рядом с кроватью — низкий ночной столик, покрытый чистой скатеркой, а на нем пузырьки с лекарствами. Пузырьки были старые, должно быть, те самые…
В комнате, переполненной солнцем, запахом сирени и свежей листвы, было что-то щемящее, печальное. В высокой чернильнице на письменном столе чернила высохли. Обои выгорели, кое-где отклеились, словно готовы были совсем отвалиться.
— Это ее книги… Вот эту книгу она очень любила — 'Лгунишка'. Это про девочку, ее прозвали лгунишкой. Когда-то она казалась мне скучной, а прошлым летом я перечитал — это хорошая книга. Хочешь, я подарю ее тебе?
А вдруг я прочту и мне не понравится? А соврать я не сумею, — со страхом подумала Саша. А вслух сказала:
— Спасибо.
Андрей осторожно открыл платяной шкаф.
— Давай разберем наше хозяйство, Сашенька.
Она вздохнула с облегчением и, сев на корточки, открыла чемодан, вынула свое платье и повесила в шкаф, где висели на плечиках два чужих платья. Саша старалась не смотреть на них. Она положила в ящик рубашки Андрея, свое белье и время от времени искоса поглядывала на фотографию женщины в кружевной блузке. 'Я хочу полюбить тебя. Но что мне для этого сделать?'
Саша подошла к пианино, повертелась на круглой табуретке, откинула крышку и осторожно тронула клавиши. По-прежнему молчало до-диез, по-прежнему дребезжало фа. Осторожно трогая клавиши, Саша играла посвящение Элизе. Впервые за столько лет в тихом доме зазвучала музыка. Внезапно обернувшись, Саша увидела, что Андрей сидит, закрыв лицо руками. Она захлопнула крышку.
— Андрюша… — сказала она.
Но тут раздался голос Елены Кирилловны:
— А что на обед готовить? Чем побаловать? Гостей, говорят, надо хорошенько накормить поначалу и под конец, а в середке — невелика важность.
Она стояла на пороге, улыбающаяся, настороженная, и сыпала, сыпала словами:
— А топленое молоко любите? Вот Андрюша любит, а вы? Я рыбу свежую купила, ушицы сготовлю… Как вы ушицу?
…Потом, взявшись за руки, они вышли из дому. Было далеко за полдень, но город по-прежнему казался Саше пустынным.
Впервые им некуда было спешить, впервые перед ними был длинный день, целиком принадлежавший им и никому больше. Там, далеко позади, осталась сутолока экзаменов, ссора с Константином Артемьевичем, выпускной вечер, на который он не пожелал прийти. Андрей пришел, и все называли его 'Сашин летчик'. Никто не знал, что накануне, 22 июня, в день Сашиного рождения, они уже побывали в загсе, где пожилая регистраторша сурово спросила:
— А родители знают?
— Мы совершеннолетние! — сухо ответил Андрей. — Моей жене сегодня исполнилось восемнадцать лет, это видно из документов.
На выпускном вечере девочки смотрели на Андрея во все глаза: он так хорошо танцевал и был такой красивый в своей синей парадной форме.
— Пригласи вон ту девочку! — говорила Саша. — Видишь, ее никто не приглашает, а она очень хорошенькая, честное слово!
— Ладно уж! — говорил Андрей и приглашал девочку.
— Имей в виду, — грозно шептала Юля, — никому нельзя говорить, что вы расписались, замужних исключают из школы!
— Я теперь свободная птица, — отвечала Саша, — меня
Теперь неоткуда исключать!
Все, все отступило назад, стало далеким, как само детство: школа, отец, сутолока московских улиц, гулянье по Москве в ночь выпускного бала, слезы на вокзале…
Сейчас Саша шла рядом с Андреем и не видела ничего, что он ей показывал, — ни домика Циолковского (хоть и очень старалась изобразить интерес), ни Андрюшиной школы. Ей было тревожно. Прежде, стоило ей увидеть Андрея, как все тревоги отступали. Он был тут — чего ей оставалось желать? Все становилось ясно и просто. А нынче… Он был рядом, они были вместе, и утром это так радовало ее. А теперь вдруг стало тревожно, и неясная эта тревога уже не отпускала. Может, это потому, что небо заволокло тучами, а перед грозой ей всегда становилось не по себе?
— Ты не слышишь, Саша? Зайдем сюда!
Она и вправду не слышала. Чуть опьянев от усталости, от жары и необычности этого дня, она посмотрела на него виновато.
— Прости, я задумалась. Зайдем, мне интересно.
И они зашли на рынок, где стояли на лотках горшочки с варенцом, лежали куски масла, обернутые в мокрые тряпицы. А у одной шумной толстой тетки был мешок, полный молодых орехов с тонкой скорлупой. Андрей набил ими карманы и горсть насыпал Саше.
— А теперь хорошо бы па речку! — сказал он.
И тотчас на пыльную дорогу упала первая капля дождя. Калужский дождь был не такой, как в Москве. В Москве пешеходы и под дождем деловито идут и как ни в чем не бывало снуют автомобили и троллейбусы. А здесь он был хозяин в городе, он всех разогнал. Дождь хлынул тяжелый, частый и понес за собой пыль и
