– Благоприятны! – воскликнул Хорнблауэр. – Да лучше и не может быть!
Если французы сочтут его мертвым, то скоро прекратят поиски. Он повернулся к остальным и разъяснил ситуацию на английском. Буш и Браун поблагодарили графа кивками и улыбками.
– Быть может, Бонапарт в Париже не удовлетворится таким простым объяснением, – сказал граф. – Я даже уверен, что не удовлетворится и снарядит новые розыски. Однако нас они не побеспокоят.
Хорнблауэр поблагодарил, граф отмахнулся.
– Остается решить, – сказал он, – как вам поступить в будущем. Не будет ли назойливостью с моей стороны заметить, что, пока лейтенант Буш нездоров, дальнейшее путешествие представляется мне неразумным?
– Что он сказал, сэр? – встрепенулся Буш – при звуке его имени все глаза устремились на него. Хорнблауэр объяснил.
– Скажите его милости, сэр, – сказал Буш, – что мне пара пустяков – соорудить себе деревянную ногу, и через неделю я буду ходить не хуже него.
– Отлично! – сказал граф, когда ему перевели и разъяснили. – И все же я сомневаюсь, чтоб искусственная нога разрешила ваши трудности. Вы можете отрастить бороды или сменить платье. Я подумал, что в продолжение пути вы могли бы изображать немецких офицеров на императорской службе, что извинило бы незнание французского. Но отсутствие ноги скрыть невозможно. Много месяцев появление одноного иностранца будет напоминать подозрительной полиции о раненом англичанине, который бежал из плена и, по официальной версии, утонул.
– Да, – сказал Хорнблауэр, – разве что мы сумеем избежать столкновений с полицией.
– Это невозможно, – уверенно сказал граф. – Французская империя кишит полицейскими офицерами. В путешествии вам понадобятся лошади, вероятно, даже карета, проехав сто миль верхом или в карете, вы непременно столкнетесь с полицией. На дороге паспорта проверяют едва ли не через каждые десять миль.
Граф задумчиво потянул себя за подбородок; глубокие складки в углах подвижного рта сделались заметнее.
– Какая жалость, – сказал Хорнблауэр, – что наша лодка разбита. Возможно, на реке…
Он понял, как им надо бежать, сразу, во всех подробностях, и поднял на графа глаза. Взгляды их встретились – и опять Хорнблауэр ощутил между собой и графом странное понимание. Граф думал в точности о том же самом – это явление Хорнблауэр наблюдал не впервые.
– Конечно! – сказал граф. – Река! Как я не подумал! До Орлеана она не судоходна, из-за частых паводков берега малонаселены, города расположены редко, и вы сможете миновать их ночью, как Невер.
– Не судоходна, сударь?
– Торгового сообщения нет. Лодками пользуются рыбаки и рабочие, которые вычерпывают со дна песок, больше никто. Бонапарт пытался расширить реку от Орлеана до Нанта, чтобы по ней могли ходить баржи, но, насколько мне известно, не преуспел. За Бриаром суда ходят новым поперечным каналом, так что река заброшена.
– Но сможем ли мы по ней спуститься, сударь? – спросил Хорнблауэр.
– О да, – отвечал граф задумчиво. – Летом, в маленькой гребной лодке. Во многих местах река будет труднопроходима, но не опасна.
– Летом! – воскликнул Хорнблауэр.
– Да, конечно. Вам нужно подождать, пока лейтенант поправится, построить лодку – полагаю, моряки могут построить себе лодку? На это уйдет некоторое время. В январе река замерзает, в феврале начинается разлив и длится до марта. В это время ничто живое не удержится на ее поверхности, не говоря уже о том, что вам было бы холодно и сыро. Похоже, вам придется гостить у нас до апреля, капитан.
Это было совершенно неожиданно. Ждать четыре месяца! Хорнблауэр растерялся. Он думал двинуться к Англии через несколько дней, в крайнем случае – через три-четыре недели. За последние десять лет ему не случалось провести в одном месте четыре месяца кряду – кстати, за эти десять лет он и в общей сложности не провел на берегу четырех месяцев. Он тщетно искал выход. Ехать по дороге – значит связаться с лошадьми, с каретой, встречаться с людьми самого разного толка. Он не сможет провезти Буша и Брауна с собой. А если спускаться по реке, то, несомненно, надо ждать. За четыре месяца Буш встанет на ноги, летом не придется ночевать в трактирах, спать можно будет на берегу, избегая общения с французами, плыть по течению до самого моря.
– Если взять с собой удочки, – добавил граф, – городские жители сочтут вас отдыхающими любителями рыбной ловли. По причинам, которые я не могу вполне уяснить, рыболова невозможно заподозрить в дурных намерениях – разве что по отношению к рыбе.
Хорнблауэр кивнул. Странно, что за секунду до того он тоже представил, как течение несет лодку с торчащими из нее удочками мимо безразличных обывателей. Более безопасного способа пересечь Францию нельзя и вообразить.
И все же апрель?.. Ребенок родится. Леди Барбара, возможно, вообще позабудет о его существовании.
– Мне кажется чудовищным обременять вас на протяжении всей зимы, – сказал он.
– Уверяю вас, капитан, и мадам виконтессе, и мне ваше присутствие доставит величайшую радость. Оставалось покориться.
IX
Лейтенант Буш следил, как Браун пристегивает последним ремешком его новую деревянную ногу, а Хорнблауэр из другого угла комнаты наблюдал за обоими.
– Стой тянуть, – сказал Буш. – Закрепляй.
Буш сел на край кровати и на пробу повел ногой.
– Хорошо, – сказал он. – Подставь-ка плечо. Ну, тяни, чтоб небу стало жарко.
Буш встал, цепляясь за мощное плечо Брауна; Хорнблауэр, следивший за своим лейтенантом, увидел, как на его лице проступило болезненное изумление.
– Господи! – слабо выговорил Буш. – Палубу-то качает!
У него закружилась голова – неудивительно, столько времени пролежать или просидеть! Очевидно, ему казалось, что пол под ногами вздымается и падает, а, судя по движениям, стены еще и вращались. Браун спокойно стоял, пока Буш осознавал это неожиданное явление. Наконец Буш сжал зубы, перебарывая слабость. Лицо его ожесточилось.
– Прямо руль, – скомандовал он Брауну. – Курс на капитана.
Браун медленно пошел к Хорнблауэру, Буш цеплялся за его плечо, кожаный кружок на конце деревяшки со стуком опускался на пол при каждой попытке сделать шаг – Буш слишком высоко заносил ногу, а другое, здоровое колено подгибалось от слабости.
– Господи! – повторил Буш. – Помалу! Помалу!
Хорнблауэр успел вскочить, подхватить Буша и опустить его в кресло. Тот тяжело отдувался. Крупное лицо, побледневшее от долгого затворничества, стало совсем белым. Хорнблауэр с тоской вспомнил прежнего Буша, могучего, уверенного в себе, с лицом, словно вырубленным из цельного куска дерева, тот Буш ничего не страшился и был готов ко всему. Теперешний Буш испугался своей слабости. Ему и в голову не приходило, что придется заново учиться ходить, и что ходить на деревяшке – вообще отдельная история.
– Отдохните, прежде чем начинать снова, – сказал Хорнблауэр.
При том, как Буш устал от своей беспомощности, как рвался он быть деятельным, в следующие несколько недель Хорнблауэру порой приходилось ободрять его в желании двигаться. Препона вставала за препоной, всякий раз неожиданная, и всякий раз огорчала Буша непропорционально своему масштабу. Лишь через несколько дней он превозмог слабость и головокружение, и, как только смог опираться на деревяшку, обнаружил – с ней все решительно не так. Трудно было подобрать подходящую длину, к тому же выяснилась удивительная вещь – важно расположить кожаный кружок под строго определенным углом к черенку. Браун и Хорнблауэр на верстаке в конюшне раз пять переделывали протез. Колено, на которое Буш опирался при ходьбе, распухло и воспалилось, пришлось изготовить прокладку для коленной чашечки, не раз и не два переделывать выемку на верхнем конце деревяшки, а Бушу – упражняться
