– Вы не слышали о моей жене? – спросил Хорнблауэр.
Харди, как ни мало интересовался женщинами, не удивился вопросу и не увидел его связи с предыдущим.
– Я читал, что правительство назначило ей содержание, когда пришло известие о… о вашей смерти.
– А больше ничего? Она должна была родить.
– Не знаю. Мы в море уже четыре месяца.
Хорнблауэр опустил голову. Весть о гибели Лейтона окончательно выбила его из равновесия. Он не знал, радоваться ему или печалиться. Леди Барбара по-прежнему для него недоступна, и, возможно, вновь выйдет замуж.
– Ну, – сказал Харди. – Позавтракаете?
– Буш и старшина моей гички на тендере, – сказал Хорнблауэр. – Я прежде должен позаботиться о них.
XVI
Они завтракали, когда в каюту вошел мичман.
– С мачты заметили эскадру, сэр, – доложил он, обращаясь к Харди.
– Очень хорошо.
Мичман вышел, и Харди вновь повернулся к Хорнблауэру.
– Я должен доложить о вас его милости.
– Он еще командует? – изумился Хорнблауэр. Он не ожидал, что правительство даст адмиралу лорду Гамбиру дослужить его три года главнокомандующим после губительного бездействия на Баскском рейде[3].
– Он спускает флаг в следующем месяце, – мрачно отвечал Харди (большинство офицеров мрачнели, говоря о Тоскливом Джимми). – Трибунал оправдал его вчистую, так что его поневоле оставили до конца срока.
Тень смущения пробежала по лицу Харди – он упомянул о трибунале в присутствии человека, которому это испытание еще предстоит.
– Полагаю, ничего другого не оставалось, – ответил Хорнблауэр, думая о том же, что и его собрат. Захочет ли трибунал оправдать безвестного капитана?
Харди нарушил неловкое молчание.
– Подниметесь со мной на палубу? – спросил он. Под ветром на горизонте возникла длинная колонна идущих в бейдевинд кораблей. Они шли ровным строем, словно скованные цепью. Ла-Маншский флот на маневрах – восемнадцать лет постоянных учений принесли ему безусловное превосходство над всеми флотами мира.
– «Виктория» впереди, – сказал Харди, передавая Хорнблауэру подзорную трубу. – Сигнальный мичман! «Триумф» – флагману. Имею на борту…»
Пока Харди диктовал, Хорнблауэр смотрел в подзорную трубу. Длинную-предлинную колонну возглавлял трехпалубник под адмиральским флагом на грот-мачте, широкие полосы по бортам сверкали на солнце. Флагман Джервиса при Сан-Висенти, Худа в Средиземном море, Нельсона при Трафальгаре. Теперь это флагман Тоскливого Джимми – так жестоко шутит судьба.
На сигнальном фале «Виктории» распустились флажки.
Харди диктовал ответ.
– Адмирал приглашает вас к себе, сэр, – сказал он, закончив и поворачиваясь к Хорнблауэру. – Надеюсь, вы сделаете мне честь, воспользовавшись моей гичкой?
Гичка «Триумфа» была покрашена лимонно-желтой краской с черной каймой, весла тоже; команда была в лимонных фуфайках с черными шейными платками. Хорнблауэр садился на кормовое сиденье – рука еще ныла от крепкого пожатия Харди – и мрачно думал, что никогда не имел средств наряжать команду своей гички. Это было его больное место. Харди, должно быть, богат – призовые деньги после Трафальгара и пенсион почетного полковника морской пехоты. Лучше не сравнивать. Харди – баронет, богатый, прославленный, он сам – нищий, безвестный, в ожидании суда.
На борту «Виктории» его приветствовали честь по чести – морские пехотинцы взяли на караул, фалрепные в белых перчатках козыряли, боцманские дудки заливались свистом, капитан на шканцах с готовностью протянул руку – странно, ведь перед ним человек, которого вскорости будут судить.
– Я – Календер, капитан флота, – сказал он. – Его милость в каюте и ждет вас.
Он повел Хорнблауэр вниз, на удивление приветливый.
– Я был первым на «Амазонке», – напомнил он, – когда вы служили на «Неустанном». Помните меня?
– Да, – ответил Хорнблауэр. Он не сказал этого сам, боясь, что его поставят на место.
– Как сейчас помню – Пелью тогда о вас рассказывал.
Что бы ни говорил о нем Пелью, это могло быть только хорошее. Именно его горячей поддержке Хорнблауэр был обязан своим повышением. Со стороны Календера очень любезно было заговорить об этом в трудную для Хорнблауэра минуту.
Лорд Гамбир, в отличие от Харди, не позаботился о пышном убранстве каюты – самым заметным ее украшением была огромная Библия в окованном медью переплете. Сам Гамбир, насупленный, с отвислыми щеками, сидел под большим кормовым окном и диктовал писарю, который при появлении двух капитанов поспешно ретировался.
– Доложите пока устно, сэр, – велел адмирал. Хорнблауэр набрал в грудь воздуха и начал. Он вкратце обрисовал стратегическую ситуацию на момент, когда повел «Сатерленд» против французской эскадры у Росаса. Самой битве он уделил лишь одно или два предложения – эти люди сражались сами и легко восполнят пропущенное. Он рассказал, как изувеченные корабли дрейфовали в залив Росас, под пушки, и как подошли на веслах канонерские шлюпки.
– Сто семьдесят человек были убиты, – сказал Хорнблауэр. – Сто сорок пять ранены, из них сорок четыре умерли до того, как я покинул Росас.
– Господи! – воскликнул Календер. Его поразило не число умерших в госпитале – соотношение было вполне обычное – но общее количество потерь. К моменту капитуляции из строя вышло больше половины команды.
– Томсон на «Леандре» потерял девяносто два человека из трехсот, милорд, – продолжил он. Томсон сдал «Леандр» французскому линейному кораблю у Крита после обороны, заслужившей восторг всей Англии.
– Мне это известно, – сказал Гамбир. – Пожалуйста, продолжайте, капитан.
Хорнблауэр поведал, как наблюдал за разгромом французской эскадры, как Кайяр повез его в Париж, как он бежал и чуть не утонул. О замке де Грасай и путешествии по Луаре он упомянул вскользь – это не адмиральского ума дело – зато похищение «Аэндорской волшебницы» описал в красках. Тут подробности были важны, потому что британскому флоту в его разносторонней деятельности, возможно, пригодятся детальные сведения о жизни Нантского порта и навигационных трудностях нижнего течения Луары.
– Фу ты, Господи, – сказал Календер, – как же вы это преспокойно выкладываете. Неужели…
– Капитан Календер, – перебил его Гамбир, – я уже просил вас не богохульствовать. Я буду очень недоволен, если это повторится. Будьте добры, продолжайте, капитан Хорнблауэр.
Оставалось рассказать только о перестрелке с лодками возле Нуармутье. Хорнблауэр продолжил так же официально, однако на этот раз остановил его сам Гамбир.
– Вы упомянули, что открыли огонь из шестифунтовой пушки, – сказал он. – Пленные гребли, и надо было вести корабль. Кто заряжал пушку?
– Я, милорд. Мне помогал французский лоцман.
– М-м. И вы их отпугнули?
Пришлось Хорнблауэру сознаться, что он потопил две из трех посланных в погоню лодок. Календер присвистнул удивленно и восхищенно, Гамбир только сильнее нахмурился.
– Да? – сказал он. – А потом?
– До полуночи мы шли на веслах, милорд, потом задул бриз. На заре мы встретили «Триумф».
В каюте наступило молчание, нарушаемое лишь шумом на палубе. Потом Гамбир шевельнулся.
