безнадежна. Он не стал бы продолжать попытки, если бы Барбара не присутствовала здесь. Но она была, и он продолжил бесполезный разговор.
– Если бы трибунал состоялся во время моего командования, то, хотя, конечно, у меня не сложилось окончательного мнения, я, скорее всего, смягчил бы приговор, чтобы выразить мое удовлетворение действиями эскадры.
– Да? – произнес Рэнсом. Тон его односложного восклицания явно свидетельствовал об отсутствии интереса, однако Хорнблоуэр продолжил.
– Мне кажется, что для вас это могло бы послужить благоприятной возможностью продемонстрировать милость в качестве первого официального акта.
– Это предстоит решать только мне.
– Разумеется, – согласился Хорнблоуэр.
– А я, естественно, не в состоянии представить себе, что я смогу действовать подобным образом. Я не могу дать эскадре возможность думать, что я небрежно отношусь к вопросам соблюдения дисциплины. И не могу поставить под вопрос свой авторитет с самого начала.
– Разумеется, – снова произнес Хорнблоуэр. Для него бессмысленность продолжения спора была совершенно очевидной, и был рад этому. – Вы лучший судья в подобных обстоятельствах, впрочем, также и единственный.
– Теперь я могу оставить джентльменов наедине с вином, – внезапно сказала Барбара. Хорнблоуэр посмотрел на нее как раз вовремя, чтобы заметить, как ледяное выражение ее лица заменяется улыбкой, которую он так хорошо знал. – Должна пожелать вам спокойной ночи, адмирал. Я собираюсь сделать все возможное, насколько допускают правила военно-морского флота, чтобы быть уверенной в том, что завтра этот дом будет передан вам в полном порядке, и что вам будет удобно здесь.
– Благодарю вас, – сказал Рэнсом. Мужчины встали.
– Спокойной ночи, дорогой, – обратилась Барбара к Хорнблоуэру. Последний догадывался, что обращенная к нему улыбка не вполне искренна, он слишком хорошо ее знал, и поэтому был чрезвычайно расстроен.
Она вышла, Хорнблоуэр приказал принести портвейн и настроился продолжать то, что обещало стать долгим-предолгим вечером. Рэнсом, самоутвердившись и совершенно ясно показав, что он не позволит Хорнблоуэру оказывать на себя какое-либо влияние, вовсе не отвергал, тем не менее, возможность получения из этого источника любой полезной для себя информации. Так же как и возможность прикончить одну бутылку портвейна и почать другую.
Так что, когда Хорнблоуэр отправился спать, было уже довольно поздно. Чтобы не потревожить Барбару, он не стал зажигать свет. Он старался двигаться по комнате как можно тише. Взгляды, которые он бросал сквозь темноту в направлении накрытой москитной сеткой другой кровати (морские порядки лишь в незначительной степени допускали существование жен, и двуспальные кровати не попали в число таких допущений) ни о чем не говорили ему, и это его радовало. Если Барбара проснется, избежать расспросов о деле Хаднатта вряд ли удастся.
Такого случая не представилось и на утро, так его срочно позвали в гардеробную, где он облачился в лучший свой мундир с лентой и звездой и поспешил на церемонию передачи командования. Как офицер, сдающий пост, он первым прибыл на «Клоринду» и расположился на квартердеке по правому борту, за ним выстроился его штаб. Капитан сэр Томас Фелл встретил его, а затем озаботился приемом других капитанов по мере их прибытия на борт. На полуюте оркестр морской пехоты (без Хаднатта), играл лучшие произведения из своего репертуара, дудки боцманских помощников свистели без перерыва, знаменуя постоянное прибытие новых гостей, солнце палило так, словно это был всего лишь обычный день. Затем наступила тишина, напряженная из-за своей драматичности. И вот оркестр снова разразился маршем, раздалась барабанная дробь и фанфары, и появился Рэнсом со своим штабом. Они расположились на противоположной стороне палубы. Фелл выступил вперед и подошел к Хорнблоуэру, вскинув руку к полям шляпы.
– Команда в сборе, милорд.
– Спасибо, сэр Томас. – Спендлов вложил в руку Хорнблоуэру документ. Хорнблоуэр выступил вперед. – Приказ лордов комиссионеров для исполнения службой Первого Лорда мне, Горацио Хорнблоуэру, рыцарю Большого креста Выскочтимого ордена Бани, контр-адмиралу Красной эскадры…
Он с трудом удерживался от дрожи в голосе, заставляя себя сохранять при чтении строгий и деловой тон. Он свернул бумагу и отдал свой последний приказ:
– Сэр Томас, будьте любезны спустить мой флаг.
– Есть, милорд.
Первые из тринадцати выстрелов салюта прогремели, когда красный вымпел медленно пополз вниз с топа бизани. Долгий, долгий спуск, шестьдесят секунд для тринадцати выстрелов; и когда флаг был спущен, Хорнблоуэр стал беднее на сорок девять фунтов, три шиллинга и семь пенсов причитающихся ему ежемесячно как жалованье командующего. Секунду спустя вперед вышел Рэнсом с бумагой в руке, чтобы зачитать приказ лордов комиссионеров, данный ему, Генри Рэнсому, члену Высокочтимого ордена Бани, контр-адмиралу Синего флага.
– Поднять мой флаг, сэр Томас.
– Есть, сэр.
Голубой вымпел заскользил к верхушке бизань-мачты. Пока он не достиг топа, корабль был погружен в молчание, но затем бриз развернул вымпел, и тогда загремел салют и заиграла музыка. Когда отзвучал последний залп, Рэнсом стал законным главнокомандующим кораблей и судов Его величества в вест- индских водах. Снова взревела музыка, и посреди этого Хорнблоуэр вышел вперед и приподнял шляпу, приветствуя нового главнокомандующего.
– Разрешите покинуть корабль, сэр?
– Разрешение дано.
Барабанная дробь, звуки рожков, дудок, и вот он спускается с борта корабля. Он мог бы расчувствоваться, ощутить уколы сожаления, однако его ждало то, что мгновенно отвлекло его внимание.
– Милорд, – произнес Спендлов, сидевший рядом с ним на кормовой банке.
– Ну?
– Этот заключенный, Хаднатт, музыкант…
– Что с ним?
– Он сбежал, милорд. Проделал дыру вчера ночью.
Это решало судьбу Хаднатта со всей предопределенностью. Ничто не сможет спасти его. Он все равно, что умер, пожалуй, даже хуже, чем умер. На Ямайке ни один дезертир, ни один беглец не смог избежать поимки. Это был остров, и остров не слишком большой. И еще, здесь была установлена плата в десять фунтов стерлингов тому, кто даст сведения, поспособствовавшие поимке дезертира, а на Ямайке, более даже, чем в Англии, десять фунтов являлись богатством. Годовой заработок ремесленника, деньги большие, чем любой раб может надеяться увидеть за всю свою жизнь. У беглеца не было шансов: его белое лицо, не говоря о мундире, привлекут к нему внимание, в какой бы части острова он не появился, а установленная плата послужит гарантией того, что его выдадут. Хаднатт обречен на поимку. Обречен и на дальнейшее. Это послужит дополнительным обвинением на заседании военного трибунала. Взлом тюрьмы. Побег. Вред, нанесенный имуществу правительства. Испорченный мундир. Возможно, его повесят. Альтернативой может быть прогон сквозь строй эскадры и смерть под ударами. Хаднатт был уже трупом, и это конец его музыкального дарования.
Эти мрачные мысли занимали его все время по пути к пирсу, они же заставляли его хранить молчание пока он взбирался в экипаж губернатора, который должен был доставить его в Дом правительства, так как карета главнокомандующего более ему не принадлежала. Он все еще продолжал молчать, когда они тронулись.
Однако, не проехав и мили, они встретили живописную кавалькаду всадников, под цокот копыт направлявшихся им навстречу. Первой, кого увидел Хорнблоуэр, была Барбара – он мог разглядеть ее в любом скоплении народа, даже если бы она и не выделялась благодаря белой лошади. Его превосходительство скакал между ней и леди Хупер, они вели оживленный разговор. Следом ехала
