Куда она ушла

руках. То мы серьезные. То мы смеемся. То затихаем. То снова кричим. Сердце колотится в груди все быстрее, будоража кровь, все мое тело в унисон вибрирует с каждой струной, и в памяти всплывает неписаная истина: концерт — вовсе не значит быть стоячей мишенью перед тысячами незнакомцев. Он символизирует единение. Он подразумевает гармонию.

Когда мы, наконец, делаем перерыв, с меня пот течет в три ручья, а Миа дышит так тяжело, будто только что пробежала кросс в десятки миль. Мы сидим в тишине, отзвуки нашего частого дыхания синхронно замедляются, удары сердец выравниваются. Я смотрю на часы. Начало шестого. Миа ловит мой взгляд и кладет смычек.

- Что теперь? — Спрашивает она.

- Шуберт? Рамоунз? — Предлагаю я, хотя понимаю, она имела в виду не заявки. Но я не могу думать ни о чем другом, кроме игры, потому что впервые за столь долгое время пальцы жаждут струн больше всего на свете. И я боюсь неизвестности, скрывающейся там, где кончается музыка.

Миа указывает на цифровые часы, зловеще мигающие с подоконника.

- Думаю, ты не успеешь на свой рейс.

Я пожимаю плечами. Есть еще, по крайней мере, с десяток других рейсов до Лондона этой ночью.

- Ты успеваешь на свой?

- Я не хочу на свой рейс, — произносит она застенчиво. — У меня есть один свободный день перед началом концертов. Я могу улететь завтра.

И вдруг яснее ясного я представляю себе, как Олдос мечется по залу ожидания авиакомпании Верджин Американ, удивляется, где меня черт носит, названивает на мой мобильник, который все еще отлеживается на гостиничном ночном столике. Я вспоминаю о Брин в Лос-Анджелесе, не догадывающейся о том, какой силы землетрясение разворачивается здесь в Нью-Йорке и уже посылает настоящий цунами в ее направлении. И понимаю, что прежде, чем планировать будущее, необходимо разобраться с настоящим.

- Мне надо сделать пару звонков, — говорю я Мии. — Моему менеджеру, который сейчас ждет меня… и Брин.

- Ах, да, конечно, — произносит она с поникшим лицом, опрометью вскакивая на ноги и в суматохе чуть не роняя свою виолончель. — Телефон внизу. И мне тоже надо позвонить в Токио, правда, у них там сейчас середина ночи, поэтому я просто отправлю электронное письмо, а позвоню позже. И мой агент…

- Миа, — прерываю ее я.

- Да?

- Мы справимся.

- Правда? — Она выглядит не совсем уверенной.

И хотя сердце все еще оглушительно колотится в груди, а кусочки мозаики продолжают неопределенно вращаться, я киваю, когда она вкладывает в мою руку беспроводной телефон. Я выхожу в тихий, уединенный сад, залитый вечерним светом, под взволнованное стрекотание цикад.

Олдос поднимает трубку после первого гудка, и в то мгновение, как я слышу его голос и начинаю говорить, заверяя, что со мной все в порядке, с губ начинают слетать совершенно готовые пункты плана, будто я их долго и кропотливо обдумывал накануне. Я объясняю, что сегодня не поеду в Лондон, что не буду сниматься в клипе, и не буду давать никаких интервью, но я прилечу в Англию к началу нашего европейского тура и отыграю концерты, все до единого. О последней части плана, складывающегося у меня в голове — о той части, что в своей расплывчатой форме прочно укоренилась во мне еще ночью на мосту — я умалчиваю, но, думаю, Олдос чувствует это.

Я не вижу его, поэтому не могу знать наверняка, моргает он или вздрагивает или выглядит потрясенным, но он держит оборону.

- Ты точно сдержишь все свои гастрольные обязательства? — повторяет он.

- Точно.

- Что мне передать группе?

- Если хотят, они могут снимать клип без меня. Я встречу их на Гилфордском Фестивале, — отвечаю я, ссылаясь на крупный музыкальный фестиваль в Англии, с которого начинается наш тур. — Там я им все и объясню.

- Где ты будешь все это время? На случай, если ты кому-нибудь потребуешься?

- Скажи этому кому-нибудь не требовать меня, — поясняю я.

Следующий звонок труднее. И почему я не выбрал другой день, чтобы бросить курить?! Сделав несколько глубоких вдохов, как мне показывали врачи, я просто набираю номер. Дорога в тысячу миль начинается с десяти цифр, верно?

- Так и думала, что это ты, — говорит Брин, услышав мой голос. — Ты снова потерял телефон? Где ты?

- Я все еще в Нью-Йорке. В Бруклине, — я делаю паузу. — С Мией.

На том конце повисает мертвая тишина, и я заполняю эту тишину монологом, который является — чем?… Я не знаю: кратким экскурсом в прошлую ночь, случившуюся по чистой случайности, признанием того, что между нами никогда не было все гладко, гладко в том смысле, как она этого хотела, и в результате, я оказался ужасным парнем. Я озвучиваю ей свою надежду, что она еще встретит свою любовь.

- Да уж, несомненно, — хмыкает она, стараясь звучать равнодушно, но выходит не очень. Следует долгая пауза. Я ожидаю ее гневной тирады, встречных обвинений и прочего. Но она молчит.

- Ты еще здесь? — спрашиваю я.

- Да, просто думаю.

- О чем?

- Думаю о том, предпочла бы я, чтобы она умерла тогда.

- Господи, Брин!

- Заткнись! Ты не в праве играть в оскорбленного. В любом случае, не сейчас. И ответ — нет. Я не желаю ей смерти. — Она замолкает. — Чего не могу сказать на счет тебя. — И вешает трубку.

Я стою там, по-прежнему прижимая телефон к уху, вбирая последние слова Брин, гадая, был ли в ее враждебности хоть намек на прощение. Не знаю, важно ли это, потому что как только я чувствую прохладный воздух, я испытываю облегчение, и спокойствие разливается по телу.

Наконец, я поднимаю голову. Миа выглядывает из-за раздвижных дверей, ожидая прояснений. Все еще пребывая в ошеломленном состоянии, я машу ей рукой, и она медленно подходит к выложенному кирпичом патио, где я и стою, вцепившись в телефон. Она хватается за верхушку трубки, будто та — эстафетная палочка, ждущая передачи.

- Все в порядке? — спрашивает она.

- Я освобожден, скажем так, от моих прежних обязательств.

- От гастролей? — удивляется она. Я качаю головой.

- Нет, не от гастролей, но от всей хрени, предшествующей им. И от других, эм… осложнений.

- Ясно.

Мы просто стоим там какое-то время, лыбясь как идиоты и вцепившись в телефон. Наконец, я отпускаю его, осторожно вызволяю трубку из ее захвата и кладу ее на металлический столик, ни на секунду не выпуская ладони Мии из своей руки.

Я провожу пальцем по мозоли на ее большом пальце, поочередно по каждой костяшке и вверх вокруг запястья. В одно мгновение это стало так естественно, это стало привилегией. Я прикасаюсь к Мии. И она это позволяет. И не просто позволяет, а закрывает глаза и тянется к моему прикосновению.

- Это все реально? Неужели мне позволено держать эту руку? — спрашиваю я, поднося ее ладонь к своей небритой щеке.

Улыбка Мии словно тающий шоколад. Словно убойное гитарное соло. Словно все прекрасное, что есть в этом мире.

- Ммм, — единственный ее ответ.

Я притягиваю ее к себе. Тысячи солнечных лучей вырываются из груди.