На лице Софи, глядящей на смеющихся подруг, появилась растерянная улыбка. Она обняла и расцеловала их с Леночкой, на глазах у нее выступили слезы. 'Не ругайте меня, девочки. Разве в этой жизни может быть хоть что-то прекраснее любви? Даст Бог, свидимся в Крыму'.
Побег из Одессы был организован новым ухажером Софи. По всему побережью большевики установили запретную полосу, версты на две от берега. Дальше ее заплывать было нельзя. Изображая из себя рыбаков, которым ночью приспичило половить рыбки, двое крепких казаков, выделенных им Терским, налегли на весла – и через сутки, вконец измученные качкой, отсутствием воды и провианта – в спешке успели прихватить с собой в шлюпку только пару дынь – они увидели маяк. Это была их цель – коса Тендра. Вскоре женщины уже сидели в кают-компании яхты 'Лукулл' и пили чай с членом правительства Врангеля адмиралом Саблиным, оказавшимся добрым знакомым отца Ирины. Утром яхта взяла курс на Севастополь…
…Ирина посмотрела в окно, за которым сгустились сумерки. 'Да… Скорей бы весна…' – Так уже надоела зима… – негромко произнесла она. Серегин, лениво предаваясь туманным раздумьям, доедал последний круасан.
– А чего здесь зимой бывает? – спросил он, подбирая пальцами крошки со стола и отправляя их в рот.
– Зима здесь, вы, наверное, еще не успели оценить это в полной мере, – хуже не придумать. Утром – дождь, в полдень – снег, вечером – дождь, к ночи – мороз. Все ходят больные, простуженные, кашляют, чихают… – помолчав, она показала в окно. – Видите, во-он, справа огонечки? Не хотите пойти в синематограф? Там очень мило. Я, кстати, знакома с режиссером Марселем Лербье. У него студия на окраине Парижа. Он даже мне предлагал сниматься у него. Представляете? – она говорила с забавными ужимками, будто желая умалить значение своих слов.
Серегин, наконец, перестав жевать, в два глотка допил вино.
– Представляю, – сказал он сумрачно. – Губа не дура! Вы, ну, так сказать, очень красивая… В общем… – он почесал затылок, – Слышь Ир, – перешел он на 'ты', – не приучен я вот так, ну, вокруг, да около скакать! Скажу прям в лоб – нравишься ты мне, – вдруг решительно заявил он.
Она чуть не поперхнулась от неожиданности и жестом попросила официанта подлить еще вина. 'Ну, наконец-то! Сам решился! – весело подумала Ирина. – А то я думала, придется канкан на столике танцевать! Спасибо, Софи! – мысленно обратилась она к подруге. – Даже мысли о тебе действуют на мужчин возбуждающе'.
– Да я и сам могу. Что я, не мужчина? – Серегин отодвинул руку официанта с салфеткой, взял бутылку, поднес ее к своему бокалу, но под взглядом Ирины замер и со словами: 'Вам освежить?' – плеснул вино сначала в ее бокал, пролив несколько капель на белоснежную скатерть, а затем себе все, что осталось. Она сделала знак официанту, чтобы принес еще. – Вы, Александр, кстати, имейте в виду – с непривычки вино может показаться легкой водичкой, а потом… Контроль можно над собой потерять.
Серегин, презрительно хмыкнув, допил вино и, вытерев рот ладонью, самодовольно произнес:
– Ты, Ирин, об моем пьянстве не беспокойся. Меня не прошибет. Я к этому делу сызмальства привычный. В гражданскую сколько разов чистый спирт принимал – и чего? Только злее контру рубил! – махнул он рукой, показывая, как это делал. – В капусту! А контролировать себя – пусть те, у кого камень за пазухой контролируют, а мне скрывать нечего, я – весь вон какой есть, открытый. Что в голове – то и говорю! – гордо изложил Серегин свою мысль.
Ирина почувствовала страшную усталость, не имея более желания говорить ни о чем. 'Серегин начал пьянеть, – она попыталась мысленно оценить обстановку. – Что дальше? Как себя вести? Неужели уже сегодня?'
– А хотите, сходим в театр? – улыбаясь игриво и нежно, оживленно спросила Ирина, быстро взяв себя в руки
Он изумленно уставился на нее, откусывая заусенец.
– Здесь много артистов из России, – словно не замечая этого взгляда, продолжила Ирина. – Многие не знают языка, поэтому не смогли поступить во французский театр. Да и если б знали… – она махнула рукой. – Кому они тут нужны?
– О! Это ты в самую точку сказала! – он, недоуменно покрутив в руке пустой бокал, перевернул его вверх дном.
Официант, вынырнувший откуда-то из-за его спины, протянул руку с новой бутылкой.
– Давай! – Серегин, поставив бокал на ножку, не глядя, подвинул его в сторону официанта. – Лей!
Официант, скорбно посмотрев на расплывшееся на скатерти пятно, наполнил его бокал.
– Мсье из России? – с любезной улыбкой понимающе спросил он у Ирины.
– Да, – улыбнулась она.
– Что он говорит? – подозрительно спросил Серегин.
– Он сказал, что, очевидно, вы из России.
– Вот. Я так и понял, – выражение лица его изменилось. – Видать тоже нашему делу сочувствует. Хоть и не рабочий и вынужден буржуям прислуживать, а косточка трудовая имеется. – Он всем телом повернулся к официанту. – Комрад! – Исчерпав запас иностранных слов, Серегин поднял согнутую в локте руку, сжав пальцы в кулак. – Пролетарии всех стран, соединяйтесь! – Официант вежливо улыбнулся. Лицо Серегина просияло. – Во! Видишь? Все понимает! Советского человека, его ни с каким буржуем не спутаешь. В нас своя гордость имеется! – он поднялся с места и поднял бокал: – За победу мировой революции! – выпил залпом. – Во всем мире! – опустился на стул.
'Господи! Дай мне силы! Укрепи! Как я их всех ненавижу!' – захлебнувшись эмоциями, подумала Ирина, восхищенно глядя на Серегина, вертевшего в руках незажженую папиросу.
– Как хорошо вы сказали, Александр! Прямо плакать захотелось.
– Прощения прошу. Перебил. Вы чегой-то там говорили… – чиркнув спичкой, он закурил.
– Я говорила про театр. Так вот, представьте, актеры нашли какого-то мецената, который раз в год снимает им театр. А до этого они – репетируют. Причем – вечерами, ночами, ведь работают многие кто – шоферами, кто – официантами, кто – гримерами на студии, а кто просто в доме престарелых актеров какие- нибудь куклы делает для продаж на благотворительные нужды. – Серегин молча слушал, попыхивая папироской. По всему было видно, что он никак не может отключиться от исключительно плодотворного общения с официантом. Ирина постучала ногтем по бокалу. – Александр Васильевич, да слушаете ли вы меня? – Серегин кивнул и уставился на собеседницу, изо всех сил стараясь сосредоточиться. Ирина продолжила: – Репетируют они или дома у кого-либо, или в каких-то сараях. Я была на одной такой репетиции – так они с такой страстью спорили, где стоял самовар на сцене Художественного театра, из-за какой кулисы выходил дядя Ваня или Нина Заречная, что просто перешли на крик… – она покачала головой. – Представьте, в одном спектакле Соню в 'Дяде Ване' играла актриса Кржановская, а ей уже лет семьдесят…
– И чего? – удивленно посмотрел на нее Серегин.
– Так она же, старушка эта, играет Со-ню! Понимаете?
– А-а… Соню… – протянул Серегин. – Ну да. Понимаю, – неуверенно пробормотал он. В его помутневших глазах появилась тоска. – В таком-то возрасте уж, конечно, надо бы ее, так сказать, уважительно по отчеству называть. Как ее по батюшке-то зовут? Софья?
Ирина вздохнула.
– Да неважно, не в том суть. Вы бы видели, успех какой был! В зале – все бывшие собрались… Бывшие губернаторы, министры…
– А вот, к слову, настроения какие в эмигрантской среде, ну, среди бывших? – уточнил он, почему-то подняв взгляд поверх ее головы, словно вспоминая заученный по чьему-то указанию текст. Ирина сделала вид, что задумалась.
– Волнуются, конечно, – начала она. 'Нет, не то. Надобно ему что-либо приятное сказать, а то заснет, не дай Бог!' – озадаченно подумала она и, изобразив на лице осужение, продолжила: – И кругом нафталином пахнет… все из чемоданов повынимали кружева, платки, шали… 'Ах, вы сегодня очаровательны', 'Княгиня, позвольте ручку'. Весь год живут ради этого дня – и те, кто в зале, и те, кто на сцене… – она прикусила губу и посмотрела на собеседника.
Серегин снова неожиданно зло ударил рукой по столу. Жалобно звякнули подскочившие от удара вилка
