Она поняла, о каком стихе идет речь, и тихо стала декламировать:
– Время потеряло свой плащ, Сшитый из ветра, холода и дождя. И одело новый, украшенный вышивкой из солнечной улыбки, светлой и прекрасной.
Людовик улыбнулся – её акцент был прелестен. Мари... Это её улыбка «светлая и прекрасная», а для него уже «время потеряло свой плащ». Все кончено. Он посмотрел на жену тем трогательным, добрым взглядом, который всегда волновал её и вызывал чувство вины.
– Государь, вам пора выпить лекарство. Лекарство... Он понимал, что оно его уже не спасет, но покорно проглотил отвратительную микстуру. Мэри промокнула его губы салфеткой. Как же она нежна с ним, как заботлива! Людовик пожал ей руку.
– Мари, я ведь все понимаю. Не такая старая развалина, как я, должен был стать мужем такой красавицы.
Он догадывался, как жалок в её глазах: морщинистый, иссохший, с темными пятнами на щеках, абсолютно облысевший. И она – его английская роза... Мэри умело скрывала свое отвращение. Она подсела к Людовику, поцеловала старика в лоб. Ей было жаль его – он всегда был очень добр с ней.
В дверь постучали. Вошла солидная и надменная Анна де Боже, поглядев с обычным недоверием на Мэри, сидящую подле короля. Она не верила в нежные чувства юной жены к старому королю, и открыто говорила об этом ему, чем обычно только сердила. Но сейчас, чувствуя близкую кончину, Людовик был добр со всеми, и протянул к своей бывшей воздыхательнице слабую руку.
Анна пришла сообщить, что прибыли члены его Совета. Людовик вздохнул и попросил женщин усадить его поудобнее. Он чувствовал себя слабым, но присущая ему добросовестность не позволяла отказываться от дел управления страной. Это было его бремя – бесконечное бремя власти, от которого никогда нельзя отказываться.
Мэри знала, что Людовику очень тяжело принимать государственных мужей, но молчала. Она замечала, как начинали блестеть выцветшие глаза короля, хотя по вискам струился пот. У него не было сил просматривать бумаги, и он велел читать их вслух, давая указания, настаивая, чтобы условием квалификации судей была минимум университетская степень; обсуждал правомерность сведений, полученных под пыткой, которой зачастую злоупотребляли и которая вела к ложным наветам. Мэри слушала его, испытывая уважение к супругу. Королева видела, как ему тяжело, как он раздражался, чувствуя свое бессилие. Порой Людовик как-то странно смотрел на неё, словно прося помощи, но она молчала. Была ли она подлинной королевой? За исключением нескольких случаев, когда она с мужем принимала послов, её жизнь ограничивалась лишь обустройством придворного быта. Основную же свою задачу – дать стране наследника, она так и не смогла выполнить... Мэри понимала, что её роль королевы подходила к концу.
Она возвратилась к себе. С болезнью Людовика все развлечения при дворе прекратились, и женщины из свиты королевы вынуждены были вместо прогулок и веселого времяпрепровождения скучать по углам. Казалось, жизнь при дворе замерла надолго. Старых порядков уже никто не придерживался – люди считали, что царствование Людовика XII подходило к своему завершению, и ждали восшествия на престол нового короля. Все ожидали приезда Франциска Ангулемского, и Мэри тоже невольно желала этого. Может, тогда хоть что-то наладится. А главное, с ним приедет Чарльз Брэндон!..
О приезде Франциска ей сообщила Клодия, вбежав в её покой и даже, кажется, прихрамывая сильнее обычного. – Он возвращается! Он уже в предместьях Парижа. Герцог Ангулем появился лишь ближе к вечеру: высокий, приветливый, легкий, красивый. Идя по длинным коридорам Ла Турнеля и принимая почести сбежавшихся придворных, этот молодой вельможа выглядел истинным королем, обворожительным и элегантным: пышные рукава его камзола были обшиты белоснежным атласом, на берете с белым свисающим пером цапли сверкали россыпи драгоценных каменьев.
Мэри хотелось спросить его о Брэндоне, которого она не заметила среди свиты, но рядом с Франциском находились Луиза, Маргарита, Гриньо – нет, сейчас не время спрашивать о Чарльзе. Вместо этого она послала свою маленькую Анну Болейн разузнать для неё все новости. Пока же, сидя подле Людовика, Мэри выслушивала приветствия Франциска, его соболезнования и обсуждения волнений в Бретани, герцогом которой он именовался благодаря браку с Клодией. Аудиенция у короля получилась недолгой, как из-за плохого самочувствия Людовика, так и из-за его испортившегося настроения при виде цветущего зятя. Людовик заметил, что Франциск почти не обращает внимания на притихшую Клодию, огорченную явным пренебрежением супруга. Король быстро выпроводил его и начал жаловаться Мэри, говоря, что когда его не будет, этот избалованный мальчишка перевернет все королевство с головы на ноги. Теперь он открыто называл Ангулема своим преемником.
Вечером Мэри вновь увидела герцога в приемной, веселого, окруженного духовенством и сановниками. Она искала глазами Брэндона, но его не было... Зато Франциск так и кинулся ней, упал на колено, стал целовать ей руки.
– Вы так рады видеть меня? – спросила она кокетливо. Вскинув голову, герцог выразительно посмотрел на неё, давая понять: сейчас никакие слова не нужны. Они находились в центре внимания и вынуждены были соблюдать этикет. Мэри велела «милому зятю» подняться, села в кресло у камина, указав место напротив.
– Я думала, что вы приедете раньше. Кажется, вас не было целую вечность.
Он просиял от её слов.
– Я спешил, как только мог, и никогда ещё дорога не казалась мне такой длинной.
«Еще бы. Наверняка надеялся, что по прибытии тебя уже ждет венец», – цинично подумала Мэри, вслух же спросила, удачна ли была его охота. Франциск не отвечал, лишь смотрел на неё, улыбаясь... Нет, совсем не так, как подданный на госпожу или «нежный зять» на тещу – он смотрел на неё, как мужчина на женщину, к которой его неудержимо влечет.
– Вы не ответили мне, Франциск. И так странно глядите...
– Это неудивительно. Вы так прекрасны.
– Смотрите, чтобы ваши слова не передали Клодии. Он отмахнулся. Что такое Клодия?
– Вы ещё прекраснее, чем в моих воспоминаниях. Она легко рассмеялась.
– Я рада, что нравлюсь вам, мой дорогой зять.
Она намеренно возводила родственные преграды меж ними. Но признания Франциска кружили ей голову. Ей вдруг стало казаться, что он и в самом деле влюблен, и ей придется быть очень мягкой, чтобы не
