обещание Вулси – и надежда на то, что она может сама заключить свой второй брак.
– Человек глуп, если перестает надеяться, – негромко сказала она в темноту. Гилфорд услышала:
– И что это значит? Принцесса вздохнула.
– Надежда – это то, чем мы живем. И сделала знак грести назад.
Они не заметили, как следовавшая за ними лодка свернула в тень пристани.
– Ну что я вам говорил, государь, – шепнул тучный пассажир своему спутнику. – Мы совершим оплошность, если освободим Брэндона до отъезда леди Мэри.
– Ты, как всегда, оказался прав, мой верный Вулси, – негромко ответил король, но в его голосе таилась грусть. – Бог мой, неужели она так любит его?
Он даже пожалел ее:
– Бедная глупышка Мэри.
Ничьи чувства для канцлера Вулси не играли роли там, где предстояло решить государственную задачу. А то, что Генрих стал жалеть Мэри, более того, заскучал по Брэндону, шло в разрез с его планами. Прежде всего – цель, и даже желания самих Тюдоров должны быть подчинены этому. Канцлеру всегда нравилось направлять в нужное русло судьбы людей, даже самого Генриха, нравилось играть роль Провидения. Во- первых, он планировал брак Мэри с Людовиком XII, ибо с него Вулси имел приличные дивиденды, а Англия получала королеву-соотечественницу за морем; во-вторых, возвышение Брэндона до титула герцога Саффолка, чтобы иметь в его лице поддержку среди аристократии; в третьих, и это главное – развод Генриха с Катериной Арагонской, которая, несмотря на всю её мягкость, была тонким политиком и могла влиять на короля вопреки интересам Вулси и интересам Англии. А главное, Вулси хотел возвыситься до самых немыслимых пределов – стать кардиналом, папским легатом в Англии, а однажды (кто знает...) и самим папой. И он заранее планировал каждый свой шаг, уверенно идя по узкой, но верной дорожке...
То, что вскоре после ареста Брэндона Вулси стал получать записки от пленника, польстило канцлеру. Ведь не к своему венценосному приятелю Генриху Тюдору, а к нему, «мясницкой дворняжке», обратился этот хлыщ! Но надо отдать должное проницательности Брэндона – он быстро сообразил, кто приложил руку к его аресту, как и то, кто сможет ему помочь. Но пока Вулси не спешил выручать Чарльза. То есть не спешил, пока не получил от него странную записку, где Чарльз намекал, что имеет нечто, что небезынтересно было бы получить канцлеру в интересах его же здоровья. Гм... Здоровья. И Вулси призадумался. Брэндон что-то нашел против него! Что-то столь серьезное, что счел нужным даже припугнуть этим всесильного канцлера. Глупец! Хотя, не такой уж и глупец... Чарльз оказался бы глупцом, если бы не имел в запасе оружия как против недругов, так и против союзников. Но, так или иначе, следует переговорить с ним, хотя и не сейчас. Сейчас Вулси был до предела занят приготовлениями к свадьбе леди Мэри. По желанию Генриха это должно было быть чем-то грандиозным. Конечно, старый больной Людовик вряд ли приедет за своей невестой, поэтому в договоре предусматривалось, что первоначально брак сестры короля состоится по доверенности здесь, в Англии. Жениха будет представлять Лонгвиль, но после этой церемонии Мэри Тюдор уже будет считаться королевой Франции. И с этой церемонией следует поспешить, ибо в самой Франции родственники Людовика, Ангулемы, делали все возможное, чтобы отговорить больного старика от предосудительного союза с молоденькой девочкой. Ангулемы, как наследники трона после Валуа, были весьма заинтересованы, чтобы брак не состоялся, а Англии этот союз был необходим. Поэтому Вулси вплотную занялся этим делом и оставил Брэндона там, где он находился, – в Тауэре. Однако чтобы окончательно не разозлить последнего и не заставить его совершить какие-либо необдуманные поступки, он велел перевести его из полуподвальной камеры, где пока содержали Чарльза, в более комфортабельное помещение тауэрской башни Бэлл.
Для Брэндона перевод в Белл все же сулил кое-какие надежды и удобства. Ибо теперь он не страдал от духоты в жару и не дрожал ночью на соломе в сыром помещении. Теперь в его распоряжении имелась вполне приличная кровать, даже с неким подобием балдахина, стол, кресла, к нему прислали прачку и улучшили рацион. Но все же он оставался узником уже более месяца. За это время Чарльз многое передумал. Поначалу, когда его только арестовали, он просто впал в панику, ожидая прихода палачей со дня на день. И хотя они не появлялись, его душило холодное, безграничное отчаяние. Как же он корил себя, как злился на Мэри! Он понимал, что из-за нее потерял все, чего достиг в жизни, чего добился умом и хитростью. И вот он, шталмейстер двора, виконт Лизл, милорд королевского Совета, лишился вмиг всего из-за этой легкомысленной, настырной девчонки! Но и он-то хорош. Поддался на её уловки, глупец. Его ждало такое великолепное будущее, он был в фаворе у короля. И рисковать всем этим ради хорошенькой кокетки, пусть даже она трижды королевских кровей? Хотя разве именно это и не притягивало его к ней, не затрагивало его гордости? Быть возлюбленным самой завидной женщины Англии! Это вносило в его отношения с Мэри Тюдор определенную остроту, к тому же, было в Мэри нечто, что заставляло рисковать ради неё... И вот теперь он пленник.
К нему никто не приходил, им никто не интересовался, и Брэндон впал в меланхолию. Теперь ему не леденили кровь воспоминания о камерах пыток и криках, что раздавались оттуда, он уже понял, что раз его не тронули сразу, то его вина не доказана, а нынешнее положение вызвано скорее гневом короля. Правда, от этого не становилось легче. Но теперь он часто вспоминал рассказы о людях, которые провели в Тауэре всю жизнь, о которых все просто забывали, и если они не умирали под сводами Тауэра, то выходили оттуда уже глубокими стариками. Тауэр недаром всегда вызывал в Брэндоне трепет, как и у всех, кто входил в круг лиц, окружающих королевских особ.
И все же Чарльз Брэндон не принадлежал к числу людей, которые долго предаются отчаянию. Разве он не был баловнем судьбы, человеком без роду, без племени, который возвысился до того, чтобы восседать в королевском Совете и именоваться милордом? Возможно, он посягнул на большее – на сестру своего повелителя, однако, положа руку на сердце, он все же удержал себя в рамках и, по сути, остался слугой Генриха, не предав его.
А потом настал день, когда Брэндон услышал пушечную пальбу и шум в городе. Стражник, принесший ему пищу, не удержавшись, поведал, что пальба по поводу знаменательного события – сегодня, тринадцатого августа, леди Мэри Тюдор выехала из Вестминстера в Гринвич, где состоится её брак по доверенности с Людовиком Валуа, которого представляет герцог Лонгвиль.
Когда страж вышел, Брэндон какое-то время сидел, уставившись в пространство. Никаких доводов рассудка, никаких мыслей, что это было предопределено с самого начала – одна боль. Все его обиды и злость на Мэри исчезли, осталось лишь неразумное и леденящее чувство утраты. Все кончено. Они сломили ее, они вынудили её подчиниться. Он же... Какое кому дело до него? Его устранили, сделав узником, и Мэри смирилась. Бедная девочка, она так опасалась этого брака, так боролась за себя, за свое счастье... «Я хочу быть вашей женой» – так она сказала ему, и это шокировало его и пьянило неведомым доселе ощущениями. Возможно, он сам хотел этого, и даже более страстно, чем признавался сам себе. Сейчас он словно не видел стен своей темницы, он, конченый эгоист, забыл вдруг оплакивать свое горестное положение и винить в нем её; он лишь жалел Мэри, болел её болью.
– Чудесная моя...
