даже не было возможности разобраться во всем. Еле удалось успокоить людей, заставить разойтись. Но и их дивило необычное исчезновение Торира, странная отрешенность княгини Твердохлебы, спящий непробудным сном кат Мусок. Чтобы люди удостоверились в этом, пришлось впустить выборных от Киева в подземелье. Народ сам выбирал, кто пойдет глянуть, не лгут ли князья. Потом толпа все же разошлась, но разговоры не утихали. Тем временем Аскольд и Дир рассылали своих соглядатаев, старались выследить, разыскать сбежавшего пленника: Не мог же он после пыток далеко уйти. Вот если бы изловить да заставить покаяться перед киевлянами… Но Эгильсон словно сквозь Гору провалился. И хотя в Киеве о нем говорили, даже хорошо говорили, но не было и следа того, чтобы он где-то мог обитать.
И еще Аскольд понял, что возненавидел киевлян. Их тупость и неблагодарность бесили его. Сколько же он сделал для них! А они помнили только сражавшегося за них варяга. Поэтому зря Олаф взял Торира на виду у людей, когда надо было подсуетиться тайно, чтоб весть о поимке не пошла по вольному городу. Но князья были тогда еще уверены в себе, да и открывшаяся им, правда, доводы Олафа, признания Твердохлебы подстегнули. Ведь давно знали, что рядом чужак-предатель. Боялись упустить.
Дир после тех событий изменился. Тяжело пережив смерть верного ярла, он словно присмирел. Но Аскольд не верил в смирение брата. Ждал, что тот выкинет. Их власть и так пошатнулась, не ровен час киевляне решат, что пора кликнуть иного правителя. Как кликнули в свое время их самих. И Аскольд даже побаивался, что знает, кого позовут. Олега, о котором все чаще шли разговоры. Что ж, люди глупы, чужой князь им всегда кажется более умелым да мудрым. Ну, уж поглядим. Не зря ведь Аскольд новгородским боярам приплачивает, чтобы те почаще вече созывали, не давали волю новому князю.
Обрядовые заклинания волхвов Белеса, подходили к завершению. Служители сами сократили их, когда дождь усилился. Теперь пришло время треб.
— Прими наши дары, великий Велес. Прими плоды труда нашего, дары земли, которую ты наделил богатством, — вещал волхв, воздев руки ладонями к изваянию божества. — Все тебе, Велес могучий, «скотий бог», покровитель богатства, податель вдохновения и удачи в пути!
Люди стали нести подношения: в основном молоко, сыры, сметану — известно ведь, как Змей-Белес до молочного охоч. Несли Велесу и яблоки, смородину, грибы, рыбу. Несли и птицу, и яйца, к которым Велес тоже был расположен. Но никогда на алтарь «скотьего бога» не клали жертвой ни корову, ни овцу, ни лошадь. Это означало прогневить его. Зато последний собранный в округе сноп ему подносили торжественно, специально приберегая до обряда. Сноп так и положили, оплетенный лентами, в костер перед столбом-изваянием. И как раз вовремя, ибо под полившим ливнем живительный огонь совсем было угас.
Люди, сделав подношение, по большей части уходили. Вот к волхвам шагнул и Боян с полной корзиной отборных яиц. Аскольд проводил его взглядом. Одновременно почувствовал, как подался было вперед Дир, и невольно положил руку на локоть брата.
— Не смей трогать гусляра. Не время…
— А? Что? — недоуменно глянул Дир. — Да пошел он… Нужен мне больно.
И, скользнув взглядом по толпе, заулыбался чему-то.
— Меня кто-то другой интересует.
И тогда Аскольд понял. За Бояном шла его дочь, Карина. По дождливой поре в длинном плаще с островерхим башлыком на хазарский манер. Любая другая под такой грубой одеждой казалась бы неуклюжей, а эта ничего — и под тяжелыми, спасающими от влаги кожами кралей выглядит. Из-под низко надвинутого башлыка были видны только ее подбородок да яркие губы. А все равно угадывается красота. И Дир глядел на нее не отрываясь.
Аскольд вздохнул. То, что Дир и прежде на эту девицу внимание обращал, он знал. Да только Бояновна не больно отвечала на заигрывания младшего князя. Вот и сейчас прошла, словно не заметив, как Дир шагнул в ее сторону. Отдала служителям корзину с подношением и заспешила прочь.
— Что она тебе? — вздохнул Аскольд. — К ней не очень-то и подступишься. Сам ведь знаешь. А обидишь… Боян из-за Торира город поднимал, а из-за дочери всю округу взбаламутит.
Дир отвел взгляд от удалявшейся девушки, посмотрел на Аскольда почти с насмешкой.
— А может, я все ладно устрою? А там тебя и сватом зашлю к чернокосой красавице. Что скажешь, брат, хороша ли будет из Карины-то княгиня Киевская?
Шутит, что ли? Хотя в этом был и резон. Карину в Киеве уважают. Стань она подле Дира, не меньше почета тому будет, чем Аскольду, женатому на Твердохлебе Киевне. Да только кажется старшему князю, что со сватовством этим вряд ли сладится. И он совсем иное вспомнил.
— Ты, Дир, лучшее подумай о том, что люди о ней говорят: якобы она и враг наш Торир полюбовниками были. Многие видели их вместе в то утро, когда мы проклятого взяли.
— А я о том и думаю. — Дир повернулся, в его глазах словно изморозь холодная. — Девка эта многих избегала, а Торира подпустила. И каково ему будет узнать, что я ладу его прекрасную под себя подмял? Сам-то, небось, прибежит, когда узнает, что я с ней.
Аскольд глянул удивленно. Не такой уж и пустышка его братец. И он ничего не забыл Ториру — ни как тот обманом расположение Дира получил, ни как ломал его военные планы, ни как разделался с Олафом. А он-то, старый дурак, думал, что Дир, как другие, под чарами дочки Бояна оказался.
Дир же продолжил:
— Я ведь еще когда про нее узнал, все думал: где я ее раньше видел? Такую красу разве забудешь? Но вот откуда ее знаю, не помнил. Да Олаф — пусть моему ярлу достанется лучший кубок в светлом чертоге Валгаллы! — как-то подсказал, кто она. Но Олаф баб не любил, вот я и думал сперва — наговаривает, мол. Дескать, из-за нее я поругался с радимичами в Копыси. Я поначалу все не мог поверить. Но ведь пес этот, Эгильсон, тоже был там! Уж не связана ли она с ним? Хотя, может, совпадение?
И он оскалился торжествующе, глядя вслед ушедшей Бояновне.
— Вот примну ее под себя, там и разберусь во всем.
Но вскоре Дир позабыл о Карине. Толкнул брата в бок локтем, указывая в сторону.
— Гляди, какую волхвы для Змея припасли. А еще говорят, что краше Карины на всей полянской земле нет.
Ну, хоть головы он от Бояновны не терял. И теперь с удовольствием разглядывал ту, кого в этот день было решено положить на алтарь Белеса.
Змей-Велес особенно охоч до красивых девок. Поэтому его служители загодя подбирают ему невесту из лучших. Сейчас же закутанные в меха волхвы вели под руки ладную девицу — высокую, с длинными светлыми волосами, с лилейно-белым личиком, большеглазую.
Те из пришедших на капище, кого не разогнал дождь, с интересом наблюдали за происходящим. Жертвоприношение — всегда зрелище, к тому же верховный волхв Белеса по крови жертвы делает предсказание. И все ждали, что он скажет. Аскольд же ждал с особенным нетерпением. Недаром князь не далее как вчера положил на алтарь две пары золотых гривен.
Между тем жертвенную девушку подвели к каменному алтарю перед столпом божества. Она словно ничего не замечала. Ее лицо было сонным, отрешенным. У жертв обычно всегда такое выражение перед обрядом, ибо волхвы знают, как успокоить предназначенных в жертву, знают, чем опоить, чтобы жертва была на все согласна. И сейчас девушка стояла спокойно, даже ее заливаемые дождем глаза не моргали, словно у статуи. Но ее тело под мокрым, ставшим почти прозрачным одеянием было еще живым и соблазнительным. Мокрая тонкая ткань облепила грудь с темными сосками, прилипла к животу, обозначив даже пупок, прилегла к неожиданно крутым при такой тонкой талии бедрам.
— Хороша, — даже прищелкнул пальцами Дир. — Но так ведь придирчивый Велес и не возьмет, кого попало. Интересно, сами волхвы успели проверить, какова избранная для божества невеста?
Он сказал это достаточно громко, чтобы на него поглядели. В толпе зрителей даже кто-то засмеялся. Но на таких тут же зашикали. Как-никак сейчас происходило таинство, священнодействие, и зубоскалить было непозволительно.
Тем временем двое волхвов, удерживающих под руки жертвенную девушку, словно повинуясь неслышному приказу, глухо замычали-завыли:
— Невесту прими, податель удачи, славный Змей-Велес небесный, бог всемогущий.
Ее положили на алтарь, и верховный волхв занес над покорно лежащей невестой божества древний кремниевый нож — ритуальное орудие, привычное к человеческой крови.
