незнакомец уже наскочил на него. И рубцеватый не сдержал невольного крика. Споткнувшись о чье-то полуобгорелое тело, он упал, стал отползать, опираясь на локти, снизу вверх глядя на приближавшегося с мечом противника. В панике схватил тельце мертвого ребенка, прикрываясь им, как щитом.
— Пощади, витязь. Я признаю твою силу. Пощади!.. Стану служить тебе верой и правдой.
Незнакомец вроде помедлил, глядя светло-голубыми глазами. А сам вслушивался в говор рубцеватого. Этот полузабытый Полянский говор с глухими интонациями и мягкой певучестью. У Торира словно что-то кольнуло внутри. Полянин. Но он спросил твердо, как рыкнул:
— Зачем жжете села радимичей в праздник?
— Дир велел. Я же только служу. Он велит — мы исполняем.
— И гнева богов не боитесь?
— А что? В Киеве на Горе волхвы все замолят.
Торир помолчал, и у воина появилась слабая надежда. Заговорил, чуть заикаясь со страху:
— По-послушай, витязь, это не про-просто набег. Так Дир подчиняет своей в-воле посадника из Копыси. Град не с-смог сразу взять, вот и пообещал, что сожжет всю округу и мертвыми телами забросает град радимичей. И сегодня посадник Судислав смирился. Мир у них отныне, витязь, слышишь, мир. Судислав даже пировать князя в град пустил. Ведь Масленица как-никак. А ежели пощадишь меня, сам тебя к князю Диру проведу, представлю как богатыря. А там и поедим масленичных блинов на пиру у посадника копысьского.
Теперь он уже не заикался, в голосе появилась даже некая гордая интонация. И, видя, что незнакомец молчит, рубцеватый начал подниматься.
Лицо Торира оставалось спокойным, когда он быстро взмахнул мечом, нанося удар.
Карина услышала мерзкий хруст. Потом стало тихо. Она медленно обошла обгорелый сруб, подошла ближе. Торир как-то отрешенно стоял над врагом. Потом вытер клинок о его труп.
Девушка кинулась к варягу.
— Торша!
Он быстро повернулся, обнял ее. Она еще дрожала.
— Как я боялась за тебя, как боялась…
— А я за тебя.
Он стал быстро целовать ее, улыбаясь, убирал с ее лица пряди волос.
— А все же лихо два таких труса разделались с обученными киевскими кметями. Но на будущее учти, Каринка, — если я в схватке, ты должна держаться подалее.
Он пошел туда, где лежали ножны его меча. Карина шла следом, ворча сквозь счастливые слезы:
— Как же! Справился бы ты без меня.
Он засмеялся. Вновь поцеловал ее, поправил сползший на плечи плат. Она же смотрела на кровь на его щеке, видела, как побурели, слипшись от крови, ворсинки меха полушубка.
— Перевязать тебя надо, Торша.
— Потом. Сейчас уходить нужно. Не ровен час, еще кто нагрянет. А меня знать в лицо не должны.
Может, он и сказал лишнее, но сейчас не заметил этого. Велел ей ловить разбежавшихся лошадей. Решено было взять их с собой, ибо эти кони были не просто добычей — важно, чтобы никто не нашел лошадей и не дознался до срока о случившемся. Карина взлезла на одну из них, глядя, как Торир похлопывает верного игреневого, говорит ему что-то негромко, словно хвалит.
Они поехали по следу, оставленному людьми Дира. Торир уже не так и торопился в Копысь, велев заехать поглубже в лес. В небольшой ложбинке за корягами они развели костер. Торир нарубил еловых веток, кинул сверху попону. Карина набрала в котелок снега, поставила на огонь. Потом села на расстеленную попону. Увы, не была она мастерицей стряпать, варяг это уже понял. Поэтому сам насыпал крупу в закипевшую воду, нарезал тонкими ломтиками вяленое мясо. Пока он молчал, молчала и Карина. В лесу уже совсем стемнело, когда Торир попросил молодую женщину рассказать о Судиславе из Копыси.
Карина хорошо знала посадника. В округе называли Судислава князем, но у радимичей князьями считались лишь те, кто дружины водил. Немало таких князьков под выборным главой Боригором имели свои дружины, но только Боригора величали главой-глав, князем радимичей. Родим захватил его место силой, и на ближайшей сходке князей и воев[46] предстоит еще подтвердить это. Но на этой сходке Судислава не будет, так как он не князь по сути, а правит самым богатым городом радимичей — Копысью торговой. Вот и разбогател на торговле и пошлинах настолько, что князья- воеводы при нем нищими кажутся. Однако, видать, не тому князья племенные град доверили, раз пошел он на сговор с Диром Кровавым. Ведь для Дира взять под свою руку Копысь — значит расширить сюда власть Киева. Судиславу все равно, кому служить — полянам или своим князьям. У него сейчас одно на уме: скоро Днепр вскроется, не воевать, торговать время придет.
Утром Торир разбудил ее чуть свет. В пути почти не разговаривал, все о своем думал. Чужой такой, далекий. Карина за ним на край света пошла бы, да только не возьмет…
Как обычно бывает при подъезде к большому граду, вокруг лежали заселенные земли, все чаще стали попадаться селища. Да не разоренные — отовсюду слышался веселый гомон, какой обычно и должен сопутствовать Масленице. О том, что в полудне пути отсюда лежат трупы соплеменников, здесь то ли не ведали, то ли не думали, не желая портить светлый праздник, ведь не отгуляешь, как следует Масленицу — боги могут разгневаться, не послать урожай. А без урожая — не жить.
Град Копысь показался, когда они выехали из лесу. Высился он над ледяным Днепром, выделяясь чернотой осмоленных частоколов и высокими бревенчатыми срубами. Пожелай Дир взять его осадой — долго бы провозился. Но Копысь уже признала его, и теперь здесь, как и положено, тоже празднично веселились. Ворота градские стояли настежь, через рвы мосты перекинуты. А люд за градские стены вышел, на широком заснеженном пространстве крутом происходило буйное веселье. Горели соломенные чучела Морены-Зимы, вокруг вела хоровод молодежь, с пригорков запускали зажженные колеса, катались на санях — кто в запряженных тройках, кто, подняв оглобли, съезжал с накатанных ледяных склонов. Даже сюда, на опушку леса, долетали звуки бубнов и гудков, слышалось многоголосое пение.
Карина невольно улыбнулась. Но, взглянув на Торира, замерла. Лицо варяга было недобрым, голубые глаза зло прищурены, рот жестко сжат. И ей даже страшно сделалось. Кругом мир, веселье, но у нее словно появилось предчувствие, что теперь, когда она привела сюда чужака, всему этому придет конец.
Вообще-то она понимала, чем вызвано его озлобление. Уж слишком много среди веселящейся толпы было людей в воинском облачении.
— Дировы псы, — процедил сквозь зубы варяг. — И эти с ними… Веселятся с погубителями своих же сородичей.
— Но Масленица же. Так положено весну встречать.
Он не понимал ее объяснения. Да и ей оно не казалось убедительным. Она тоже ненавидела Дира и его свору, тоже была пострадавшей. А Копысь… Может, в этом веселье было облегчение оттого, что все кончилось миром?
— Где капище Перуна? — спросил Торир. И когда она указала, тут же стал отъезжать, ведя на поводу коней. Карина было пристроилась следом, но он раздраженно велел ей идти к своим.
— Бросаешь меня? — ахнула девушка. И слезы вмиг набежали. Но Торира они не трогали. Сказал, что не до нее теперь. Если понадобится, пришлет весточку. А пока пусть едет к Судиславу-посаднику.
— А коли не примет меня Судислав?
— Экая недогадливая. Сделай так, чтоб принял.
Карина какое-то время оставалась на месте. Вот и случилось то, чего она так страшилась. И если что-то и придало ей сил, так это слова Торира о том, что он пришлет весточку. На это вся и надежда. Ведь не может же он отказаться от нее после всего, что было меж ними. Ведь как ласкал ее, как ублажал… Как испугался за нее, когда защищал.
«Я только раба для него», — напомнила себе Карина. И светлый день словно померк для нее.
Но не век же оставаться тут. И Карина, поудобнее перехватив повод, поехала по склону горы к граду. По пути ей предстояло миновать открытое пространство, где шло гуляние. И вскоре веселый шум, разудалое ликование захватили ее. Пронеслись мимо сани с хохочущей молодежью. Лоточники окликали всадницу в добротном кожушке, предлагая купить угощение. От вращаемой на костре туши пахнуло ароматом мяса. Скакали скоморохи, дети играли в снежки, дымно горели огромные осмоленные чучела. Вокруг смеялись.
