желание подняться над людьми; не по родовитости, так по сути добиться, чтобы с ней считались. Только в Киеве, где многие градцы были побогаче и держались горделивее иных князей племенных, такое было возможно.
За день Карина уставала. Однако и в доме родимого батюшки отдохнуть было некогда. Всегда тут толклись гости, набивались люди, плясали скоморохи, слышались гусельный перезвон да пение. Городская стража, следившая, чтобы по темному времени в домах во избежание пожара гасились огни, с особой снисходительностью относилась к тому, что в доме певца Бояна происходили поздние гуляния. Оно и понятно: у Бояна любили погостить и именитые бояре, и старшины концов городских. Как бы ни умаялась Карина за день, ей приходилось сидеть в шумном тереме, слушать, порой и в пляс ее тянули. Но — странное дело — то ли воздух в тереме батюшки был особый, то ли еще что, однако усталость будто проходила, и Карина сама с охотой находилась среди людей, иногда просто наблюдала, а порой, угощая гостей чаркой, подсаживалась рядом, заводила нужные знакомства, кого очаровывала, кого дивила небабьей мудростью, заинтересовывала.
Еще у Карины впервые в жизни появилась подруга — Белёна-пе-вунья. Раньше у Карины не больно-то получалось дружить с бабами, да и среди мужчин ей было интересней. А тут Белёна — с ее незлобивым соперничанием в красоте, с ее весельем, вниманием приветливым. Именно Белёна показала Карине Киев, со всеми познакомила, свела. Научила, и делиться маленькими тайнами. Вернее, делилась в основном одна Белёна, но делала это с такой подкупающей откровенностью, что обычно не доверявшая девкам Карина прониклась к ней симпатией.
Белёна была единственным ребенком богатого оружейника Стоюна, отец ее баловал и лелеял, ни в чем, не чиня препятствий. Правда, в последнее время он все чаще пенял ей на долгую бесполезную связь с Кудряшом. Оружейнику льстило, что дочка сошлась с парнем боярского рода, да только ему все чаще казалось, что ничего путного из этой связи не получится… И порой Белёна, когда оставалась ночевать у подруги и девушки укладывались под медвежьи шкуры, заводили под гудение печки-каменки разговоры, делилась наболевшим:
— Батюшка грозится меня отдать по своему выбору, ежели Кудряш и далее станет со свадьбой тянуть. Но, думаю, пугает. Ведь и ему Кудряш люб. А то, что все не сватает, — так я его даже понимаю.
— Понимаешь? — удивлялась Карина.
Белёна кивала. Сидела на лежанке, прислонившись к растянутой на бревенчатой стене шкуре, расчесывала расплетенную косу. Волосы у нее были очень светлые, а брови и ресницы — темнее волос, и это было красиво. Красавица и богатая наследница, она давно могла бы завлечь и не такого ветреного, как Кудряш. И хотя Белене нравилось заигрывание молодцев, но как-то без особого бабьего огонька она шутила с ними и обменивалась острым словцом. Зато когда появлялся Кудряш, прямо светилась.
— Я как никто знаю Кудряша, — говорила девушка. — Ведь мужик взрослым только тогда становится, когда женится да свой дом, хозяйство заведет. А Кудряш в душе — еще дите малое, легкое и радостное. Но таким он мне и люб. Он как птичка. А свое хозяйство, дела каждодневные его крылья к земле пригнут. Ну, да и я, наверное, такая же. Думаешь, тянет меня бабью кику надеть да провести всю жизнь у печи, гремя ухватом и горшками?
— Многим это в семейной жизни и любо, — замечала Карина.
— Да, — поникала головой Белёна. — Обычаи, покон предков, законы Рода… Однако… — И вновь ее фиалково-синие глаза засветились. — Порой я знаю, что мне нужно… и нужно Кудряшу. Будь он не из боярского рода, будь простым скоморохом — мы бы тут же поженились да ушли бродить по свету вольному! Стали бы бродяжками, свободными, как Стрибожьи внуки[114]. Ходили бы, носились по миру, останавливались, где придется, пели, веселили народ, смеялись бы, любили…
Лицо Белёны делалось нежным и словно светилось, отражая свет лучины. А Карина думала, что эта лелеемая отцом богатая девочка совсем не ведает жизни и не понимает, к чему бы вскоре привела эта полная лишений бродяжья жизнь.
— Но я слишком люблю своего отца, — вздыхала Белёна. — Я буду, послушна его воле.
И откинув волну волос за плечо, заставляла себя улыбаться, вновь становясь прежней легкой и веселой Белёной.
— А у тебя, краса Карина, есть ли кто на примете? — Карина отмалчивалась, но Белёна и не допытывалась ответа.
Зная о ее немногословии, она сама начинала гадать, кто мог бы стать ладом подруги, кто подошел бы ей как суженый. А Карина, непривычная, что о ней кто-то волнуется, особенно женщина, испытывала нежную доброту к милой неопытной Белене.
Они гасили лучину, устраиваясь на покой. Белёна засыпала скоро, а на Карину вдруг накатывала тоска горючая. Вспоминался тот, кто был и ладом, и мукой, и страхом ее, Даже слезы подступали. И хорошо, что рядом сладко посапывала Белёна, подруга, утешительница. А то, кажется, и никому не нужна она. Отец… У них были хорошие, теплые отношения, да вот только сродниться, довериться полностью не получалось. Боян вроде и привязался к дочери, но все равно жил только для себя, для своего творчества, ниспосланного ему богами. А она… Она старалась не думать, заснуть. И когда ни разум, ни воля не были подвластны ей, приходили тайные сны. Вновь и вновь снился любый и ненавистный ее варяг, вновь сияли для нее его синие очи, вновь словно ощущала пальцами его скользящие золотисто-русые пряди, а тело будто вновь… И она вскидывалась, просыпалась, задыхаясь, кусала губы, боясь расплакаться, разбудить стоном спавшую рядом подружку Белену. А и то сказать, о ком плачет? О враге. Ведь Карина и по сей день за собой слежку замечала. Даже привыкла к соглядатаям. Но прошло уже то время, когда она от каждой тени шарахалась. Если все время в страхе жить, никаких дел не сделаешь. А дел у Карины было великое множество.
На другой день Карина отправлялась взимать плату за предоставленные под торг лотки. В доме отца Белёны, Стоюна, ее приглашали к столу, сытно угощали щами, пирогом с зайчатиной, ягодным киселем с пышными кокурками[115]. Само собой — гостеприимный закон Рода велел потчевать гостью. Но Карина уже знала, что после угощения хитрый Стоюн вновь заведет речь о снижении платы за лотки. И она осторожно, но твердо ему откажет.
Иное дело в доме кузнеца Жихаря. Тут не угощали, не звали к столу, но платили исправно. Кузнец Жихарь, высокий, плечистый, с кудрявой русой бородкой, аккуратно подбритой вокруг губ, и светлыми, янтарного отлива глазами, сам выносил плату, смотрел на Карину так, что она отводила глаза. А со скамьи в углу за ними хмуро наблюдала жена Жихаря, Надбава. Карина даже побаивалась ее оценивающего взгляда. Потому всегда брала с собой веселую Белёнку. Та даже сюда, в этот мрачный дом, приносила веселье. Шутила, но и ей, похоже, делалось не по себе. Когда уходили, она шепотком рассказала подруге странную историю этой пары. Дескать, некогда Жихарь прибыл в город наниматься на работу, И его взял унотом[116] прежний муж Надбавы. Но вскоре люди стали поговаривать, что Надбава положила глаз на умелого ученика. Весь Копырев конец, где их кузня располагалась, уже о том знал, только старый кузнец не ведал. Узнал ли он, потом или Жихарю надоело в учениках безродных ходить, да только однажды исчез старый мастер. Его искали, потом и суд учинили над полюбовниками. Надбава даже железо каленое в руки брала[117] в доказательство того, что не знает, куда ее хозяин поделся. Вышел, дескать, однажды из дому, и все тут. В конце концов, от них отступились. А Жихарь вскоре мужем Надбавы сделался, кузню с ней получил, богатеть стал. Ведь был он мастер отличный, его товары в охотку брали. Да только не было в их доме ладу. Надбава-то старше мужа была, да еще бесплодная. Ни первому мужу, ни новому детей не приносила. Но и меньшицу в дом не позволяла взять, и на всякую бабу, на какую Жихарь оглядывал, косилась зло. Однако власть над кузнецом имела. Вот люди и поговаривали, что знает она нечто такое, чем может молодого мужа в кулаке держать.
Вот такие-то дела порой творились в славном граде Киеве. Однако в тот день, солнечный, ясный, морозный, не хотелось думать о нехорошем. И рассказчица Белёна первая отошла от мрачных дум, стала звать Карину с собой в обувные ряды. Расписывала, какие славные сапожки можно купить у купца-хазарина — высокие, с загнутыми носочками, каблучками крашеными.
Карина соглашалась. Обновка ей не помешала бы. Да и когда за покупками ходить, как не нынче, когда кошель-калита полон, а день такой светлый. Людей на улицах много, детишки с Гор на салазках катаются, бабы идут от колодцев с коромыслами, полными воды. Из-под стрех домов вьется в безветренное небо
